“Господи, — думаю, — Господи!..” А он тем временем гасит сигарету, встает (выше голову, шире плечи) и отправляется (даже не шатаясь, надо же!) в путешествие по моим хрущобным хоромам. В комнате затихает… Может, книжки смотрит? Выглядываю — нет, просто стоит у окна…
— Ты чего?
— Да так… Просто тусуюсь, — отвечает, в одном слове раскрыв себя всего. Просто тусуется. По комнате, по жизни — своей и других, по пространствам и тающим в них годам… С виду атлант, по сути — жалкий и зачахший до времени кленовый листочек, сорванный с ветки и гонимый ветром, куда прибьет: то к церковной паперти, то к дверям притона, то к такому же случайному, как мой, порогу, то к мусорке, заруливающей на свалку…
х х х
Машины были полны елок. Тех же вроде — еще совсем недавно томительно-желанных, как вожделенные прелестницы с обложек «Пентхауза», овеянные тайной и манящие обещанием восторгов неземных… Но все течет, как сказал когда-то умница Гераклит. Глянец — и журнальный, и ликующе-новогодний — слетает быстро. Так уж устроен человек: никак не желая понять, что в незавершенности жеста куда больше смысла, он неизменно норовит превратить магическое Нечто в жалкое ничто…
Вот и они — еще живые и те же вроде. Но упрятаны в шкафы королевские диадемы и гирлянды — будет вам, относили. Это уже — для грядущих, не для вас, чья дорога — сюда, к тлеющим журналам, вещам и мечтам, ко всему тому, что изверг в оргазме своей новогодней фиесты усталый город на свалку, к тем, для кого кто-то когда-то тоже любовно наряжал рождественскую елку-чаровницу, но теперь так же, как и она, исторгнутым в инобытие.
Оглушенная сногсшибательным смрадом, подступающей тошнотой, гомоном пирующего воронья, от которого здесь не видно неба, по щиколотку увязая в экзистенциальной хляби, живописать которую могло бы только перо Кафки или камера Андрея Тарковского, я поначалу их не замечаю. Но вот то ли из дыма, то ли из гнилостного пара выступает, все отчетливей проявляясь, силуэт ребенка. Уж не девочка ли это мутант из «Сталкера»?
— Моя племянница Валя, — мордой об реальность ударяет меня женщина лет сорока. — Cестры дочь. Она с тремя детьми одна осталась: муж лет пять назад повесился. Да нет, никакой явной причины не было. Просто жить устал, надорвался. А она на фабрике «Ацамаз» одеяла стегала. Потом и там развалилось все. А детей-то кормить надо. Вот и пришлось…
— А вы?
— А я отделочницей в ДСК работала. Но какое сейчас строительство — сами знаете. Муж? Он и вовсе с иногородней пропиской, какая уж тут работа! Зато здесь, если не лениться, можно очень даже неплохо заработать. День на день, конечно, не приходится, но даже в худший стольник всегда сделать можно — только на одних бутылках. А здесь ведь чего только не находят! Вот за несколько минут до вас две женщины цепочку золотую нашли. И кошельки с деньгами попадаются — это уж как повезет.
