На юге за такой край Лимитрофа можно принять тюрко-иранское (узбеко-таджико-пуштунское) этническое порубежье, на западе — подобный же переход от славянских к германским землям. Показательно, что именно эти области, где Лимитрофом "омываются" популяционные ядра соседних цивилизаций, дают нам в истории тот максимум распространения российской экспансии, в пределах которого империи удавалось закрепиться сколько-нибудь надолго. Все продвижения русских западнее Эльбы и южнее Памира были либо сознательно краткосрочными вылазками, либо кончались такими провалами, как афганская война.
Скажем четко и прямо: экстериоризация российской геополитики, ее сконцентрированность не на обживании своей платформы, а на непосредственном присутствии России в жизни чужих цивилизаций, прежде всего евро-атлантической, необходимо требовала интериоризации Великого Лимитрофа, включения его в Россию. Так создавалась структура "России-Евразии", в частности, под лозунгами "насаждения европейской цивилизации" и в России, и на подгребаемом ею под себя Великом Лимитрофе. В смысле более узком "евразийскими" называются те эпохи нашей геополитики, когда Россия, отбрасываемая сопротивлением западных держав или восстаниями самих лимитрофных народов, сосредоточивала активность на участках Евразии, ведущих к Среднему Востоку, Китаю или более далекой Индии. Однако показанная выше причастность к Лимитрофу также и Восточной — "псевдо-Центральной" — Европы побуждает рассматривать, наряду с "азиатскими" военным акциями, русское господство над Галицией, сюзеренитет над Венгрией и Польшей как реализацию имиджа "России-Евразии".
Когда Россия поглощает Великий Лимитроф, тогда Европа и Средний Восток оказываются сферой прямых геополитических интересов этой "России-Евразии". Ареалы же более отдаленные, вроде Африки за Сахарой, скорее могли попадать в область ее интересов миросистемных, менее зависимых от пространственного фактора и не предполагающих его прямого конвертирования в могущество или слабость России.
Такая модель "России-Евразии" позволяет по-новому прочитать историю русско-турецких войн XVII–XX вв., вскрывая в их мотивации пласт более глубинный, чем прагматическое стремление к черноморским проливам или византийско-панславистская демагогия. Балкано-анатолийский ареал — своеобразная "малая Евразия", через Закавказье и Восточную Европу примыкающая к Великому Лимитрофу, но исполнявшая функцию смычки между великими культурными ареалами задолго до возникновения России и ее Лимитрофа. С неолитических времен и позже, при хеттах, персах, греках, римлянах и византийцах, она была проводником взаимных влияний Передней Азии и Европы. Ту же роль "малая Евразия" сохранила и при турках — народе тюркской "парадоксальной" периферии (термин принадлежит М. Ильину) ислама, в середине нашего тысячелетия по-имперски вдохнувшем новую мощь в шпенглеровскую "осень" этой цивилизации, сыгравшем роль, аналогичную роли Ассирии — в месопотамском мире, Рима — в греко-эллинистическом и, возможно, США — в истории Евро-Атлантики.
