И вдруг...
Где он слышал этот голос?
Лицо посетителя в тени. Незнакомое лицо. Но какие-то складочки на щеке, у глаз...
— Гребенников! — вскрикнул Журба, бросаясь к другу.
Свеча накренилась. С луночки полился стеарин, и на книге образовалось озерцо.
Держась за руки, еще разглядывали друг друга после долгой разлуки и, наконец, жарко расцеловались накрест, трижды, по старому русскому обычаю. Лицо Николая потеплело.
Когда первый хмелек отошел, Гребенников рассказал о приключении в дороге. Журба вызвал к аппарату оперативника и сообщил об отставшем пассажире. Ему ответили, что вещи отправят с первым же поездом. Все будет улажено.
— До чего глупо получилось! Заплутался в темноте... А пить — хоть из лужи...
Гребенников протянул руку к графину и налил доверху стакан. Журба не сводил глаз с земляка; подался, что говорить, но, конечно, до настоящей старости было далеко. Гребенников находился в той поре, когда люди боятся старения, говорят об этом к слову и не к слову, валят неудачи на годы, а в тайниках души ждут, что собеседник скажет: «Ну, какие там у тебя годы! В самый что называется раз». И при этом подмигнут многозначительно.
— Когда обратный поезд?
Журба глянул под рукав, прикинул в уме.
— В семь пройдет товаропассажирский. Советую обождать двенадцатичасового. Поедешь с комфортом.
— Для такой встречи...
— Ну, дай же по-настоящему посмотреть на тебя, — сказал Журба, поднимая свечу.
— Чего смотреть! Через три года стукнет полсотни... Пролетели голубочки... Пролетели сизокрылые... Даже не оглянулись...
Вздохнул.
— Жизнь наша — это, брат, и есть самая настоящая необратимая реакция: в одну сторону идет, в другую — стоп... А тебе сколько?
— Двадцать восемь.
Николай принес кипятку, вынул из тумбочки черную хлебину, завернутую в газету, поставил сахар в баночке из-под какао.
— Сколько это мы с тобой не виделись? — спросил Гребенников, наливая в жестяную ржавую кружку чай и садясь на подоконник.
Журба скосил глаза в сторону, нахмурил брови. Эту новую черточку Гребенников отметил сразу.
— С конца двадцатого...
— Двадцатого? — Гребенников отставил от себя кружку. Задумался.
— Действительно, с конца двадцатого. Вот так штука. Почти девять лет... А ты говоришь!
На одном месте долго сидеть, впрочем, не позволило волнение, Гребенников зашагал по комнате, держа горячую кружку за ручку, обернутую платком.
— Думаешь, не искал тебя? Не справлялся? Как бы не так! Но только в последнее время удалось узнать, что ты в Юрге. Сейчас в Москву еду. Проворачиваю одно дело. Ты что? Думаешь, если заплутался между поездами, так и большого дела нельзя поручить человеку? Наивная философия! Не хмурься, шучу. Да, брат, проворачиваю большое дело. Очень большое. И решил тебя притянуть. Был такой план: в Москве о тебе договориться, а на обратном пути нагрянуть. Но получилось иначе. И так лучше. Недавно узнал, что ты в Сибири, в органах. Ну, рассказывай, как ты. Где бывал, что делал.
