Привиделась вдруг небольшая деревенская кухонька. Крашеные полати. Того же цвету пол и двери и толстенные, будто для великанов, лавки вдоль стен. На улице давно ночь. Колышется от табачного дыма огонек семилинейки. Четверо мужиков сидят вокруг стола, неспешно пьют матерью сваренную бражку. Пьют, курят и разговаривают о разных чудесах. Собственно, говорил-то в основном сосед, дед Данила, а остальные слушали, иногда спорили, но чаще только ахали да недоверчиво улыбались. Девятилетняя Марфа с младшим братишкой лежала на полатях и, не шевелясь, не дыша громко, слушала страшные побывальщины, а может, и выдумки деда Данилы.
— Бывалоча, под рождество-то ряженые всю ночь. Девки гадают. А как вещий петух клюнет пуповину нового дня, возвестит полночь, самые что ни на есть отчаянные, сорвиголовы, шасть в баню…
— В баню? — изумляются слушатели. — Чего там в полночь-то?
— А тот кто в полночь в баню войдет да сымет с каменки двенадцать кирпичей, того любое желание тут же и исполнится.
— Ну, исполнилось у кого-нибудь? — подначивают деда.
— Так никто, паря, не сумел двенадцать-то кирпичей с каменки снять. Либо со страху лбом дверь в предбанник вышибал, там же в баньке и валился замертво, пока его не выгребут дружки на белый свет…
— Брехня! — непререкаемо говорит отец. — Сказки для несмышленышей!..
— А вот и не сказки! И не сказки! — кипятился дед Данила. — Ты вот всю войну по немецким тылам. А сходи-ка ныне в полночь в баньку-то, набери двенадцать кирпичей. Да вслух их считай…
— Нашел забаву, — смеется отец и вдруг говорит: — У меня Марфа сходит и приволокет тебе твои кирпичи. Марфа! Доченька! Сходишь ведь?
— Схожу, — откликается Марфа с полатей.
— Только никто отсюда, пока не воротится она, не выйдет, — уже деловито командует отец. — Посидим еще полчасика. Половина двенадцатого уже.
По узенькой глубокой тропинке, пробитой в сугробах, Марфа шла, как по проволоке над пропастью. Сделает шаг и замрет, послушает. Еще шаг или два, и снова встопорщенные чувства вбирают каждый шорох рождественской ночи. Ей казалось, что она слышит, как падают на отцовский ватник белые редкие пушистые снежинки… Когда, вырвавшись из дрожащей руки, ухнул в ведро первый кирпич, Марфа едва сознания не лишилась. Вот ворохнется кто-то в кромешной темноте, вот вздохнет, вот скажет что-нибудь жуткое или ухнет. Двенадцатый кирпич скользил, долго никак не давался в руки. Но вот и он лег на кучу собратьев. Сцепив зубы, зажмурясь, Марфа поворотилась к двери в предбанник, слепо толкнула ее, слепо переступила порог.
