Мы стояли у обрыва и разглядывали океан. Она спросила:
– Как ты относишься к Поланскому?
– Режиссеру?
– Ага, Роману.
– Нормально. В «Пианисте» Броуди слегка переигрывает, но в целом ничего. «Ребенок Роз-Мари» вообще классика.
– Я не про кино.
– Про Менсона, убийство Шарон Тейт? Хелтер-Скелтер?
– Да не, я про ту малолетку.
– Чушь, мамаша сама ее в койку к нему уложила. Голливуд, все средства хороши.
– Средства? А он потом тридцать лет по заграницам прятался.
– Станешь прятаться, если тебя в тюрягу хотят укатать!
– Не трахай малолеток, закон есть закон, правосудие.
– Дичь это, а не правосудие.
Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
– А сколько бы ты заплатил бедной несовершеннолетней девочке, чтоб не загреметь в тюрягу?
6
Мой мозг спутан, похож на лабиринт гулких коридоров, хитрые лестницы и сумрачные ходы, двери, двери. Давайте откроем одну, наугад, ну хоть эту. Там, в невнятном шепоте и прохладной миниатюрности ускользающих пуговиц, завершается упоительный апрель, я даже вижу свое отражение в ее глазах, неясное и выпуклое. От волос пахнет чайным листом, такой свежий, зеленый запах и совсем не подходит к рыжему цвету. Хотя это не тот рыжий – с отливом медной проволоки, что вьется мелким бесом и непременно подается в одном комплекте с россыпью конопушек на плечах и веснушчатым носом. Ее рыжий был сродни локонам-пружинкам златовласых красавиц Боттичелли, помните, «Триумф Весны»?
Я проснулся от запаха ее волос, проснулся рывком, в каком-то первобытном ужасе.
Мне снилось, что я стою на той горе, у самого обрыва, далеко внизу ворчит и ухает прибой. Различаю сквозь шум слабый голос, кто-то меня зовет. Но никак не могу пересилить себя и заглянуть вниз в бездонную пропасть, ведь я панически цепенею от одного вида мойщиков окон, когда эти безумцы беззаботно гуляют по кромке карниза – высота просто парализует меня.
Она (удивительно, не могу называть ее по имени, даже во сне!) возникла за спиной, я просто почувствовал ее присутствие, вдохнул этот свежий запах и тут же проснулся. Сердце колотилось; пялясь в темноту, я быстро провел ладонью по холодным простыням рядом – один, откуда ей взяться. На полу светилась лунная крестовина окна, темные силуэты потеряли знакомые очертания, притаились. Седой полумрак обманчивыми контурами рисовал странные и таинственные формы: спинка кресла мерещилась чьим-то крутым затылком, куртка в углу свернулась, как спящий пес, а волшебно мерцающий изумруд в центре стола был всего лишь бликом на дне пустой бутылки. Я подумал, что теперь уже точно не засну до утра, и тут же заснул снова. Заснул и моментально очутился на том же обрыве (похоже, своим еженощным кошмаром я обеспечен), далеко внизу бил прибой, у Александры были пустые, рыбьи глаза, а за спиной лишь небо и полоска серого океана.
