— Называли, — слова мои прозвучали резко. Мы давно расстались с Дивуносойо, а все же хула на него злила меня, как мальчишку. — Но он не был таким!!!
Встретив сомневающийся, насмешливый взгляд Инпу, я поправился:
— Я не знал его таким. Он мог быть… разным.
А моя память, растревоженная его вопросами, повела меня по одной ей ведомым, полузаросшим тропинкам в давнее прошлое. С той поры минуло тринадцать лет. До меня доходили слухи, что Дивуносойо, сына Персефоны уже нет в живых.
Дивуносойо, сын Персефоны. (За пятнадцать лет до воцарения Миноса, сына Зевса)
— А ты все валяешься, лентяй? — я подбежал к лежавшему Дивуносойо и плюхнулся рядом.
Несколько раз повернулся на песке, чтобы осушить пот, и пристроился рядом с юношей. Тот лениво сплюнул косточки винограда в сторону, слегка сощурился на солнце и едва заметно улыбнулся.
— А куда спешить, Минос?
У него был странный, неподвижный взгляд — не то сонный, не то рассеянный. Люди, впервые увидев его, обычно считали, что юноша пьян. Но меня, хорошо знавшего сводного брата, это в заблуждение не вводило. Лежебока Дивуносойо обладал не только отменной наблюдательностью, но и неожиданной для своей лени ловкостью. Если нужно было, он мог прыгать не хуже горного козла или скользить по камням с проворством ящерицы.
— Я победил, Лиэй (так любил называть я своего филетора. На языке моего отца это значило «освободитель». Он, похоже, гордился этим прозвищем), — похвастался я. — Наконец-то обогнал и Сарпедона в двойном беге, и Радаманта в долихосе[22].
— И отец улыбнулся тебе и назвал молодцом, — совсем как избалованная девочка скривил губки Дивуносойо и пренебрежительно рассмеялся. Провел пальцем по моему плечу.
— Ты не представляешь, как красиво смотрится песок на твоей темной коже и в иссиня-черных волосах. Куда красивее, чем золотая пыль, которой посыпает себя царица Европа. И как прекрасно твое мускулистое тело. А твоей талии может позавидовать любая девушка.
Он сел, провел ладонью по моей спине и ягодицам. Я передернул плечами.
— Не надо! — от прикосновений Дивуносойо у меня начинала кружиться голова, а сердце принималось бешено колотиться, как после бега.
Это было очень приятно. И все же, когда Лиэй прикасался ко мне, я терял власть над собой и страшился этого. Дивуносойо, как ни в чем не бывало, продолжал мягко поглаживать меня.
— Ведь тебе же нравится это, Минос, — улыбнулся он.
Знал бы, насколько нравится! Мир просто переставал существовать, оставался только Лиэй, Освободитель от бремени забот. Его лиловые глаза, тонкое лицо с капризными губами, стройное, гибкое тело и ослепительно-белые, волнистые волосы. Сын Персефоны мог менять свой облик и уверял, что таким является только мне. Однажды я заставил его поклясться, что в этом виде он не покажется больше никому.
