Ганс Люкс, мать которого умерла от родов, воспитывался у тетки. Она была замужем за дровосеком. Трудолюбивая и более крепкая, чем ее уже стареющий благодушный супруг, она усердно помогала ему. Вечерами старик, взяв кусок твердого букового дерева, вырезал овечек и лошадок для маленького Ганса.
Тетка брала новорожденного с собой на работу и укладывала на запасные козлы — они и дома служили ему колыбелью. Муж пилил, она колола, вечером они вносили дрова в сарай, и так изо дня в день, тридцать шесть лет подряд, пока удар не уложил супруга в постель, откуда ему не суждено уже было подняться. У него отнялись руки, ноги, язык, он перестал слышать.
Всю последнюю неделю тетка сидела у кровати умирающего и шила себе траурное платье к похоронам. А умирающий наблюдал. Он только и мог что глядеть. Тетка приметывала черный креп к шляпе, а когда Ганс Люкс заметил, что можно бы заняться этим в соседней комнате, она заявила: «Все равно скоро помрет».
Умирающий не мог ни говорить, ни пошевельнуться, он лежал беззащитный и только в праведном гневе не отрываясь глядел на жену и мычал. Но она продолжала шить. Рабочая корзинка и сметанные куски траурного платья лежали у него на одеяле.
А когда он, испустив дух, повалился на подушку, траурное платье было уже готово — старое черное подвенечное платье, тетка только немножко переделала и расставила его.
Примерно в это же время тетушка получила письмо от своего первого обожателя, который, убоявшись крутого нрава милой, удрал в Америку: если она и сейчас согласна выйти за него, пусть приезжает. У него большая ферма и столько коров и лошадей, скольких нет на родине и у сотни крестьян, не говоря уже о нефтяных промыслах, которые одни вот уже много лет приносят ему четыре тысячи долларов доходу ежемесячно.
Пятидесятишестилетняя тетушка поехала за океан, обвенчалась с овдовевшим, как и она, фермером, который был на десять лет ее старше, имел девять сыновей, невесток и полчище внуков; и вот теперь, похоронив второго супруга, после двадцатишестилетней отлучки, прибывала в четверг с вечерним поездом в Вюрцбург, с тем, как писала она в последнем письме, чтобы, когда придет час, упокоить свои старые кости в родной земле. Никому она в тягость не будет. У нее шесть тысяч марок на прожитие.
Ганс Люкс еще раз тщательно изучил телеграмму: число, время и место отправления, снова перечитал текст.
— Все так, ошибки быть не может. Значит, она приезжает. — И схватился за письмо. — Шесть тысяч марок… Пятьсот марок в месяц. Уймища денег! Значит, то есть ей столько одной не прожить.
