Я снимаю перед тобой шляпу, любовь - Уильям Сароян

Проснувшись, я не знал, какое число, который час, в каком я городе. Знал только, что я — в гостиничном номере. Либо было уже очень поздно, либо это был очень маленький городишко. Я не знал, что мне делать: встать с постели или продолжать лежать одетым. Было темно.

Я знал, что чувствую то же.

Любовь — нелепость, была и будет. Это единственное, что у нас есть, но это всегда — нелепость. Она слишком хороша для всех, кроме птиц. Она слишком прекрасна для всех форм жизни, захламленных ерундой, которая всегда захламляет человеческую жизнь. Она чересчур тонка для существ, населяющих мир, которые должны работать, зарабатывать деньги и не могут питаться водой и воздухом.

Она слишком хороша для животных, которые умеют говорить.

Я проснулся и вспомнил, где я и почему. Я находился в гостиничном номере отеля «Прибрежный» в Рино, но я приехал в Рино не для развода[1] — ведь я не был женат. Я был в Рино, потому что она была в Сан-Франциско. Я не канарейка, не иволга, не голубь, не перепел, не малиновка, не колибри и вообще не пернатое существо, которое живет на деревьях или возле деревьев и существует лишь для того, чтобы любить другую канарейку, иволгу, голубя, перепела, малиновку или колибри и петь о своей любви. Я американец. Удовольствие удовольствием, но я знаю разницу между полнокровным удовольствием и любовью, и любовь слишком хороша для меня и таких, как я. Она слишком прекрасна. Не могу я летать и петь, и мне нужно полноценное питание. Хотя бы раз в день я должен съедать небольшой кусок ростбифа, а когда я влюблен — не могу есть.

Не могу я быть таким хорошим и не чувствовать себя смешным. Не по мне это — быть таким хорошим. Для иволги такая жизнь — в самый раз, но для меня — несколько нелепа. Я могу быть таким хорошим, когда все не всерьез, а когда всерьез — словами не передать. Таким хорошим может быть какой-нибудь симпатичный болван из кино, но быть таким хорошим в Сан-Франциско просто невозможно.

Я приехал в Рино, чтобы она могла снова регулярно начать есть и чтобы я тоже мог регулярно начать есть. Я хотел, чтобы она излечилась, а тогда излечусь и я.

— Знаешь, — сказал я ей в Сан-Франциско, — я ужасно проголодался. Ты не против, если я уеду из города?

— Уедешь из города? — переспросила она. — Я с тобой.

— Это было бы чудесно, — ответил я, — но если мы поедем вдвоем, мы не сможем есть, а нам необходима еда. Иначе мы умрем от истощения. Посмотри на меня. Вспомни, каким я был три недели назад — от того меня уже и тени не осталось.