Из-под крыши воробей,
Милка бросит — не робей,
Лошадка белоногая,
Любовь за сердце трогает.
Потом, резко ударив по половицам, остановился, перевел дух и сказал, как будто про себя:
— Жизнь, она, домовой любезный, на нас не закончится, продолженье иметь будет. Так что ты, Оля, не печалься. Алеха подрастет — мужика в доме заменит. А в поле жнец, и на дуде игрец.
С тех пор дед меня часто просил:
— Ты, Алеха, сегодня, когда бабы (намек на мать с сестрой) с работы вернутся, сыграй. Пусть порадуются, душу отведут. У них, у баб, радости даже на петушиный крик нету — война отняла. Одна работа да душевные горести. Как гнет на кадку, забота давит…
Семейные концерты с дедовой пляской и задористыми частушками были теперь у нас часто. А вот чтоб в деревне, на миру, сыграть — я стеснялся. Да и отвыкли люди за войну от песен, плясок. Не до этого было. И даже в День Победы, узнав об этой великой радости, сбежавшись на выгон посреди деревни, заголосили бабы пуще прежнего. Никогда не знал я до этого, что и от радости человек может реветь.
Только дед, быстро оценив обстановку, приказал мне:
— А ну, Алеха, волоки гармонь!
Я помчался домой, схватил гармонь и, развернув мехи, вдарил такого плясового, что и сам удивился: гармонь взахлеб пошла, родниковой водой забулькала. Скорее всего от удивления прекратили бабы плач, как подсолнухи на солнце, повернули головы в мою сторону. И когда я подошел поближе, самая бойкая из них, Стешка Мазухина, тоже вдова, крикнула громко, будто приказ отдала:
— Кончай, бабы, в святой день реветь! Мертвых криком не поднимешь, а живых с радостью встречать надо!
И снова, как когда-то на перроне, наблюдал я пляску, отрешенную и яростную, будто в ней, как в проруби, топили женщины свое бабье горе, мытарства военного лихолетья, горькие обиды, бесприютную любовь. Были большинство из них босиком, с потрескавшимися пятками, в рваных одежонках, но казались они красивыми и одухотворенными. Дед Дмитрий, подмигнув мне, тоже затопал в круг, крикнул:
— Не жалей пяток, солдатки! Мужички вернуться — зацелуют…
Хохот покрыл дедовы слова.
В тот победный год стал я популярным человеком в деревне. Обычно к вечеру нагрянет солдатка к матери, начинает просить:
— Слышала, Оля, про нашу радость? Вернулся наш солдатик домой. Так что отпусти Алешку к нам, пусть порадует.
Чувствовал я, что чем больше мужиков в деревню возвращалось, тем горше становилось на душе у матери, но она все-таки отпускала меня, приказывая:
