— Кто не дается, того не обмывши в буруны сбрасываем.
Кузьма представил речку-утес. «Пропаду я тут, Ульяна там с ребятишками сгинет. Может, словчусь, успею выхватить нож?» Кузьма напружинился. В сенях кто-то сморкался. Дверь отворилась, и, словно из берлоги медведь, перед Кузьмой встал мужик, головой он доставал матицу. Вот это детина. С заиндевелой сединой, по пояс борода, в плисовых широких шароварах, легких сапогах, в сатиновой навыпуск косоворотке. В руках он держал Аринино седло.
— Обирать-то чего, весь я тут. — Кузьма встал навстречу и вывернул свои дыроватые карманы. — На! Голодую с ребятишками…
Бородач, не обращая на Кузьму внимания, прошел и сел и, когда Кузьма тоже сел, впер в Кузьму свой бычий глаз. Кузьме вдруг показалось, что он где-то уже видел эти глаза. Страха у Кузьмы не было. Если это не людоеды — убивать не станут. «Но опять же, — тюкнуло Кузьму, — играю шута, карманы выворачиваю — трясу. А кобыла, ружье, седло — таких, поди, тут во всей губернии не найдешь. За это могут кокнуть, ничего им не стоит». И в душе у Кузьмы перевернулось, словно сердце сдвинулось с места.
— Хлеб посеял, детей рощу, — ни с того ни с сего опять начал Кузьма.
«Да что я их разжалобить хочу», — одернул он себя и замолчал.
— А это откуда? — кивнул бородач на седло и подпихнул поближе к Кузьме, чтобы тот получше его разглядел. И опять вперил в Кузьму свой бычий, с кровавым подтеком, взгляд.
«Погоди, да это же Долотова брат», — осенило Кузьму.
— Игнатий! — радостно вскрикнул Кузьма и было бросился к нему.
Бородач скривился.
— Ишь ты, Игнатий? — выдохнул бородач.
Кузьма оробел, озноб прошел, нет, видать, обмишурился… Этот как удав смотрит, заглотит — не поморщится.
— Седло у тебя это откуда? — повторил угрожающе бородач.
— А что с ём, — взялся за нож мужик.
— Погоди, Агафон.
— Да вы что, мужики, креста на вас нету, не украл же я его, в самом деле…
— Откуда?
— Долго рассказывать.
— А нам некуда торопиться. Завирайся, — сказал тот, кого Кузьма назвал Игнатием, и подмигнул Агафону. Агафон улыбнулся:
— Акулину что-то не слыхать, приставила бы самовар.
Кузьма пошарил глазами по печке, оглянулся: Агафона уже нет в избе. Ни шагов, ни скрипа, а человека не стало.
— Я и есть Игнат Долотов, — вдруг признался бородач. — Если и выследил, то поздно. Был Игнат, и нет Игната.
Защемило под ложечкой у Кузьмы: не выпустят, живым отсюда не уйти.
— Раньше стопорили обозы, купчишек трясли, — прикрыв глаза, продолжал Игнат и как будто похвалялся. — Теперь одиночек шелушим — баловство. Ты меня Игнатием назвал, меня только брат Прохор так звал. Любо мне это. Так вот с обозами возни, шуму много, а тут природа — тишь да гладь — божья благодать.
