Ульяна перебрала кучу застиранного белья и принялась за работу. Но стирка не шла, в глазах стоял Кузьма, и Ульяна бросила стиральную доску и побежала к себе в избушку. И снова возвращалась к корыту и терла изо всей силы на стиральной доске.
— Так враз дыры будут. — За спиной Ульяны голос, оглянулась: Тимофеев. — Черного кобеля не отмоешь добела… Пожамкала, попарила, чтобы этих самых не было, и все, — сунул обмылок и опять словно дым растаял.
— Вот хромой мерин, все видит, — беззлобно вслед сказала Ульяна.
Ульяна задыхалась в едком пару. Бессонные ночи ее вымотали так, что казалось, отпустись от корыта — упадешь. И потянулись один за одним дни как сера вареная: сколько ни тяни — все тянется.
Приспело время начинать молевый сплав. Тимофеев велел Ульяне повесить замок на прачечную. И сам взялся за багор. Ничего не оставалось делать и Ульяне. Ульяна тоже багор в руки — и бревна катать, ворочать сутунки. Прибежит, обиходит Кузьму — и снова на боны. Тимофеев талоны в столовую стриг на двоих, да еще на кухне велел повару, когда привезут молоко, давать Ульяне поллитровку сверх стакана. Хмурые сплавщики язвили:
— Подпаивает Тимофеев бабу. Изувечил, черт хромой, мужика, а бабенка ладная…
При Ульяне, правда, молчок. Видели, как баба ворочает бревна, другому мужику не угнаться. Понемногу приходил в себя и Кузьма. Уже сидел на койке, выползал и до ветру. Хоть Ульяна и ругала за это его — вот ведро, вот шайка…
Кузьма до поры крепился, ни о чем не спрашивал Ульяну, и так вроде было все ясно и неясно, что произошло в последний момент в Кузьминках. Силился вспомнить, но не мог ухватить ниточку, образовался провал в памяти. Если атаман требовал Арину, значит, ее дома не было, значит, где-то кобыла есть. Поймать ее никто не мог — не мог… Значит?..
— Да нет же, Кузя, — и Ульяна, что знала, что видела, про все рассказала Кузьме. — А вот как сюда плыли — не помню, Кузя. И до того ли мне было?
Ульяна понимала, что разговор тяжелый, но необходимый, Кузьма не успокоится до тех пор, пока не осмыслит, что произошло, пока не будет знать о погибших, умерших, сгоревших. Пусть это будет первый и последний разговор — и последний ли? Разве можно вытравить из памяти горе?
И Ульяна вспомнила Кузьминки, свою счастливую недолгую жизнь, братьев, Арину, Верхотурова. Вспоминала, как счастье на земле, и так было горько, что слез не было.
Кузьма слушал молча, только лицо его стало пепельным, и он потерял сознание.
