Ульяна не поняла, прачечная там или Тимофеев, но переспрашивать не стала — боялась. От Кузьмы она почти не отходила, только за травами сбегает да на реку по воду, а так над Кузьмой как ласточка над разоренным гнездом. Через неделю Кузьма открыл глаза и попросил пить — Ульяна не могла унять кружку. Пропустив несколько глотков отвару, Кузьма со свистом в груди спросил:
— Где я?
— Дома мы, дома, Кузя, — давясь слезами, успокаивала Ульяна Кузьму. — И ребятишки тут, и братья.
Устало закрыв глаза, Кузьма лежал на железной узкой как лоток койке. Он казался неживым, настолько запали веки. Ульяна, стоя на коленях возле постели, ловила каждое его дыхание. Ульяна нашептывала Кузьме про старое счастливое время и жалела, что огонь не выжег память и до конца дней с ней в муках огня будут дети их и Аверьян с Афоней, морковная дорожка — последний след члена семьи Арины. Уже в потемках скрипнула дверь, пришел Тимофеев с незнакомым человеком.
Тимофеев повозился на столе, засветил огарок свечи. Незнакомец раскрыл на столе чемоданчик, достал какую-то деревянную трубку и легонько отстранил Ульяну. Хромой подпихнул к койке скамейку, и человек, задрав Кузьме рубаху, прислонил к его груди деревянную трубку. «Лекарь», — подумала Ульяна и немного успокоилась. Лекарь послушал, потом приложил свою ладонь к груди и постучал по ней пальцами другой руки. Помог Ульяне перевязать раны и, уже уходя, взявшись за скобу, сказал:
— Только благодаря сердцу остался жив, на редкость сильный человек. Соком бы из жимолости попоить его.
Лекарь ушел, а Тимофеев исчез, Ульяна и не заметила. «Легко сказать — жимолости, — пометалась Ульяна по комнате. — Где взять ее? Верба только цветет».
Снова вошел Тимофеев, поставил на стол туесок, пихнул сверток и так же тихо ушел, не скрипнув дверью. Словно тень мелькнула, и нот никого, и уже за дверью предупредил: «Не больно жги свет-то». Ульяна — к столу, развернула сверток, взяла на зуб — сушеная черника. В туеске — прошлогодняя брусника.
Уже глубокой ночью Кузьма опять попросил пить и опять спросил — где он?
— Да дома, где еще быть. — Ульяна смачивала Кузьме черничным отваром шершавые губы и все прикладывала ладонь к его голове. Уже которую ночь до рассвета она не смыкала глаз и не спускала их с Кузьмы. Еще не ободняло, как за Ульяной зашел Тимофеев.
— Будешь стирать и досматривать, только не мельтеши под окнами, а так ходи…
Тимофеев завел Ульяну в барак с другого торца.
— Вот, — показал на корыто и бак, вмазанный в каменку, и ушел.
