— Уля, есть от братки письмо?
— Нету, Афоня, никакой весточки.
— А знаешь, Уля, сколько дичи вытряхнула на поля тайга, как ореховой скорлупы: и косачей, и перепелок, а вот и гусь, — вывернул из-за спины и потряс гусем Афоня.
Еще дед Аверьян научил Кузьму ставить силки на глухаря. Кузьма передал науку братьям, Афоня пошел дальше: приспособился ловить гусей. Целая стая дикарей на подворье Ульяны. Зимовали. Прошлой весной пара даже вывела гусят в хлеву. Думали, что эти гуси приживутся. Все лето ходили с домашними, только под осень стали особняком держаться. Как-то над Кузьминками пролетал клин. Афоня с поля видел, как заходили гуси над огородами, описали два круга над домами и ушли в теплые края… Но где ни летали, а каждому своя родина дороже всего, по весне две пары вернулись домой.
Летом тысяча девятьсот шестнадцатого года Кузьму ждали к покрову дню, а он вернулся с последним пароходом. В длинной серой шинели с тощим мешком на плече, исхудалый и наголо остриженный, он показался кузьминцам выходцем с того света.
— Ничего, откормим, — то плакала, то смеялась счастливая Ульяна. И всю дорогу до самого дома не отпускала пустой рукав шинели. Рука Кузьмы покоилась на груди, крепко перебинтованная… Грязный бинт через шею удерживал ее в неподвижном состоянии. Ульяна боялась за руку и урезонивала облепившую Кузьму детвору:
— Да разбередите вы отцу руку. Может, не все сразу?.. Больно, Кузя?..
— Да нет. Смотри, — Кузьма пытался шевелить пальцами, — уже гнутся. Скоро девок будем щупать…
— Господи, — сокрушалась Ульяна, — глаза да зубы только и есть. — Улучив минуту, спросила: — Правда, Кузя, папу видел?
Кузьма притянул здоровой рукой Ульяну.
— Правда, Уля, поцеловать велел… расскажу потом.
Про фронтовую жизнь говорить Кузьма не любил. Но по обрывочным словам можно было понять, что немец разорил Россию и теперь русскому мужику в два раза ниже придется гнуть спину. Про тестя Кузьма тепло рассказывал:
— Похудел Харитон Алексеевич, будто из него воздух выпустили, притих, меня сразу узнал — подушку сразу поправлять.
— Узнал, говоришь, — Ульяна притянула рукав, — похудел? А голос? Одет как? Выглядит не больной?
— Голос нетвердый, а так бодрый — гостинцев навез. Я думал, выговаривать станет, он только махнул рукой, отвернулся, постоял, а потом все про тебя, про житье-бытье, как да что, Ульяна, Ульяна. Ну, мать, если будешь расстраиваться, не буду рассказывать.
— Нет, нет, Кузя, — испугалась Ульяна, — я так, я сейчас, вот видишь, — подняла она лицо… — Нашел-то он как тебя?
