Ночь была теплая и душная. В глубине сарая совсем не было свежего воздуха. Даже у порога дышалось тяжело. Серая рубашка прилипла к телу Юлиуса, и там, где она была расстегнута, виднелась мокрая кожа широкой груди. А в продолговатых впадинах около ключиц образовались маленькие лужицы пота, тускло блестевшие при бледном свете летней ночи.
Во сне Юлиус подвернул вбок свое худое, усталое лицо, на котором покоилась обычная улыбка, выглядевшая в сумерках еще мягче и добрее.
Иоганес ударил его сапогом в лицо, сбросил его голову с порога, и, нагнувшись над ним, выкрикнул, дрожа от ярости, несколько визгливых слов:
— Что! Лежишь, чорт гнилой! Нажрался и лежит, скотина, как будто это не он собирается отнять у своего хозяина половину земли. У-у! Сволочь обжорная!
И Иоганес еще раз ткнул подошвой нового сапога в искривленное от боли лицо Юлиуса.
Юлиус приподнялся, хватая грязными руками свое тощее лицо. На глазах его от боли выступили слезы. Ему, наверно, трудно было сразу оторваться от сна, и он, пошатываясь на коленях, вглядывался изумленными, мокрыми глазами в лицо Карьямаа.
А старший друг сжимал над ним большие, пухлые кулаки и продолжал шипеть сдавленным голосом:
— Но ты не думай, что это дело у тебя выйдет. Не такие, как ты, пробовали кусаться, да обломали зубы, понял? А ты, кусок грязи, слизняк, вздумал поднять против меня голову? Тьфу!
И старший друг плюнул ему прямо в рассеченную губу и пошел прочь.
Тогда Юлиус вскочил на ноги и устремился за ним. Он схватил хозяина за плечо и жалобно замычал, делая руками вопросительные движения.
— За что ты бил меня? — спрашивал он этими движениями.
Но Карьямаа только посмотрел на него с презрением и, снова плюнув, пошел прочь. Юлиус опять бросился за ним и опять схватил за плечо, но Иоганес не хотел даже смотреть на него и шел своим путем, шумно сопя и дергая головой от злобы так, что вздрагивали тяжелые волосатые складки под его подбородком.
И Юлиус остановился посреди двора, обводя вокруг себя тоскливым взглядом. На него равнодушно смотрела ночь.
Что же это такое случилось? Почему так внезапно все изменилось и дружба перевернулась вверх дном? Или он видит нехороший сон, от которого нужно только хорошенько встряхнуться, и все неприятное разлетится в прах?
Но боль и кровь на лице говорили, что это не сон. И он слишком ясно видел эту душную ночь, окутавшую белым сумраком тихий двор, обнесенный камнем. И слишком отчетливо виднелась вдали тусклая ночная заря, красившая узкий кусок неба над черным, зубчатым лесом в бледнокрасный цвет. И слишком остра была боль на рассеченном лице. Ведь его только что ударили по лицу. Это старший друг ударил его ногой. Он ударил его своим тяжелым новым сапогом, как собаку, да еще плюнул дважды. А кто дал ему право это сделать? Кто дал ему это право? Или он забыл, чем скреплена их дружба?
