«Жития был трезвого и строгой добродетели», — напишет позднее первый его биограф Н. И. Новиков.
Аскетизму был верен Федор и в личной жизни, до конца дней оставшись холостым. Быть может, крепко осели на сердце внушения заиконоспасских наставников, призывавших к строгой личной жизни и отречению от мирских, житейских побуждений и забот.
Не прошло и года, как Федор вполне освоился с новым для него городом. Многолюдная, шумная, пестрая, богатая контрастами Москва перестала пугать его. Он уже не шарахался, не разбирая дороги, в сторону при приближении запряженных цугом парадных вызолоченных карет с застекленными дверцами, которыми правили усатые, в треугольных шляпах кучера, с длинными, напудренными косами, а на запятках стояли высокие гайдуки, одетые гусарами. Не обходил стороной, как в Ярославле, исхудавших, покрытых лохмотьями, с заросшими свирепыми физиономиями колодников, которых днем, связав друг с другом, под присмотром караульного солдата отпускали бродить по улицам — просить милостыню. Не удивлялся неистовым крикам и изощренной брани из раскрытых дверей питейных домов, которых числилось тогда в первопрестольной более полутора сотен.
Юноша любил веселый гомон и толкотню плотно застроенного Китай-города. Выходя из тишины и прохлады академических аудиторий, из-под нависавших мрачноватых каменных сводов на всегда оживленную и говорливую Никольскую, известную как самая людная улица Москвы, он с удовольствием погружался в толпу прохожих. По противоположной стороне тянулись торговые ряды — ножевой, шорный, колокольный, железный, кружевной, ветошный. Здесь же находился и иконный ряд, куда Федор — он и в Москве не оставил занятий рисованием — заглядывал с особым любопытством.
Крепла и превратилась в глубокое увлечение его любовь к книгам, к чтению. Федор вскоре стал завсегдатаем академической библиотеки, но поскольку она была бедновата, то наведывался и в синодальную, и в библиотеку при городской типографии около Красной площади. Ему, как примерному ученику, разрешали иногда брать книги на дом. И Федор просиживал с распахнутым фолиантом дотемна, зажигая сальную плошку — свечи были дороги! И гасил свет только тогда, когда совершавшие дежурный обход ночные стражники, — их чаще называли «крикунами», — начинали колотить палками по ставням обывательских домов с протяжным криком: «Десятый час! Огни гасить!».
Страсть к чтению тогда широко распространилась среди городского населения. В этом смысле Федор Волков оказался подлинным сыном времени. Постоянный, напряженный самостоятельный труд над книгами из разных сфер знания ускорил его духовное развитие. Федор переходил из класса в класс, удивляя своей начитанностью, широтой кругозора.
