— Да если и старая, так что ж тут дурного? Ведь я тебе говорю же, куда я употреблю эти деньги.
— Понимаю. Цель-то, положим, что и хорошая, да средство это такое…
— Чем же? Деньги — это сила.
— Сила-то она, конечно, сила, да только вот что худо, — что пока ты приобретешь ее, так до тех пор ты так успеешь насолить человечеству, что после всех твоих богатств не хватит на то, чтобы расплатиться. Да главное, что и расплачиваться будет как-то уж неловко: желание приобретать войдет в привычку, так что эти деньги нужно будет уж от тебя насильно отнимать.
— Зачем ты непременно везде все видишь зло? А разве не могу я честным образом?
— Мм — трудно. Впрочем, мне один знакомый протодиакон рассказывал, — такой был случай, как одна благочестивая девица и невинность соблюла и капитал приобрела. Да, бывают такие случаи, но редко.
Лакей принес на подносе бутылку рейнвейну и два стакана.
— Тебя послушать, — говорил Щетинин, наливая в стаканы вино, — так в самом деле только и остается, что камень на шею да в воду. Давай-ка выпьем мы с тобой: дело-то вернее будет.
— Это, конечно, верней, — заметил Рязанов и чокнулся со Щетининым. — Но овец-то ты все-таки ведь заведешь?
— Заведу, брат; это уж ты меня извини.
— Ну, да. И хлебом барышничать все-таки будешь?
— Буду, брат; что делать?.. Буду. Нельзя, потому наше дело торговое, в убыток продавать не приходится.
— Разумеется. Так ты не слушай! Мало ли что говорится, всего не переслушаешь. Однако мне пора. Вон и лошадей уж привели.
Щетинин взглянул в окно: на дворе у флигеля стояла телега, запряженная парою шершавых крестьянских лошаденок; на козлах сидел мужик.
— Да куда же ты стремишься-то, однако? а? — спросил Щетинин. — В какие страны?
— А сие нам доподлинно неизвестно, — улыбаясь, ответил Рязанов. — Ну, прощай же!
— Прощай, брат, прощай, — как-то задумчиво и вместе нараспев протянул Щетинин, пожимая ему руку. — А знаешь ли, что я тебе скажу? Вот хочешь ты мне веришь, хочешь нет, — это ты как хочешь; а ведь мне, ей-богу, жаль тебя, то есть душевно жаль. Честное слово.
— Верю, — тихо сказал Рязанов и стал торопливо завязывать носовым платком себе шею.
— И что бы я взял теперь вдруг эдак мыкаться по белу свету, — рассуждал между тем Щетинин, заложив руки в карманы и покачиваясь из стороны в сторону, — то есть, кажется, осыпь меня золотом, чтобы я согласился, — да ни за что! Без приюта, без пристанища, ничего позади, ничего впереди…
— До свиданья, — отрывисто сказал Рязанов и вышел. Проходя через переднюю, он заглянул в залу и увидел Марью Николавну; она стояла в дверях, прислонившись к косяку, и, по-видимому, ждала его. Он подошел к ней.
