Потом ему предстояло освоить вечно сырую акварель и капризную гуашь, включая и самую для него сложную технику — работу с белилами. И лишь через годы он овладел техникой рисования тушью и постиг древнюю душу другого рисовального материала, называемого коротким словечком «бистр», а еще через некоторое время прочувствовав сущность тона, оттенков, значение интенсивности мазка и колорита в целом, наконец приблизился к истинному пониманию живописи — важен не столько цвет, сколько эффект освещения на полотне. Искусство освещения ему было суждено постигать уже в Париже… Знающая о своем недуге, о непостижимом, неуловимом, неизлечимом пороке крови, Анна Ивановна твердила об этом непрестанно, до тех пор пока в состоянии была разговаривать. Тут была боязнь за молодого, инфантильного, талантливого, избалованного сына, который, останься один, мог поддаться дурному влиянию, жениться бог знает на ком, попасть в лапы мошенников; тут был и страх перед развалом семьи, который неотвратимо должен был наступить после ее смерти; тут было и суеверное желание сплотить, объединить сына и отца, словно их общность поможет астральной сути покойницы подольше оставаться рядом с ними… Как бы то ни было, Кирилл обещал поехать с отцом. В конце концов, почему бы и нет? Его ждала учеба в престижной Академии искусств, новые друзья, пронзительная романтика парижских встреч…
Самостоятельности отец давал Кириллу хоть отбавляй — считал, что если он оплачивает учебу сына и дает ему деньги на карманные расходы, то целиком и полностью выполняет свой родительский долг перед ним. Да и, кроме того, странно было бы такому занятому человеку брать под неусыпную опеку великовозрастного сынулю!
Вот и покатились веселые денечки. Он учился легко, думал легко и жить хотел легко — по-французски. Свободного времени имелось у него не так уж много, к живописи парень относился серьезно, но он нашел время, чтобы побыстрее перезнакомиться со своими однокурсниками и стать своим. «Этот обаятельный русский» завоевывал сердца направо и налево, миловидные и легкомысленные создания приглашали его на вечеринки и пикники и весьма, надо сказать, охотно падали в его объятия…
Жаклин была другая, хотя внешне она не так уж и сильно выделялась из стайки своих подруг. Только взгляд серых удлиненных глаз был иной — внимательно-печальный, иногда — тревожный и замкнутый, но большей частью ее лицо несло выражение умненького ребенка, который слишком рано узнал жизнь, а улыбаться так и не научился. Она была старше Кирилла — ей было двадцать пять, отец ее был писатель, букеровский лауреат, и его предельно утонченные, намеками и цитатами пронизанные книги наводили на Стеблева тоску, какая обычно является после шумного праздника, не оправдавшего надежд. Именно Жаклин сказала, узнав, что у Кирилла умерла мать, что мать стоит между человеком и смертью, а когда она уходит — человек остается со смертью один на один. На фоне общего оптимизма это суждение выглядело и бестактно, и неожиданно, но тронуло Стеблева, заставило присмотреться к этой девушке... Жаклин держалась обособленно, и это тем более привлекало к ней внимание. У нее были загадочные друзья, которые нередко появлялись в академии, — такие же странные, как и она сама, молодые люди, с тем же потерянным взглядом серьезных глаз. Кирилл приглядывался к ним, пытаясь высмотреть парня Жаклин, но она со всеми обращалась ровно.
