И в горе, и в радости - Наталия Александровна Кочелаева

«Не могу спать. Я не сплю девятую ночь. Сижу на диване рядом с телефоном, иногда откидываясь на подушки. Телефон молчит. Я сижу, прикрыв глаза, и под воспаленными горячими веками проносятся воспаленные, болезненные видения.

Кира. Она снилась мне задолго до ее рождения. Теплым солнечным лучом, ласковым котенком на коленях, свежим ветерком, запахом белых лилий. Кира, свет мой, душа моя. Моя пропавшая дочь.

Она исчезла. Просто вознеслась на небеса в пушистом облаке. Моя Кира исчезла без следа. Перед самым своим двадцатым днем рождения моя дочь покинула меня. Теперь, девятую ночь перебирая в памяти все, что было с ней связано, я понимаю: именно этого, втайне от себя, я и боялась всю жизнь. Именно от этого просила уберечь. Странно, что это случилось так поздно. Она была рождена, чтобы умереть. С тяжелым пороком сердца, слишком слабая, слишком красивая, слишком хрупкая для этого мира. Про таких детей медсестры между собой говорят «не жилец». Но я отстояла ее. Больницу, где двухлетней Кире делали операцию, я помню так ясно, как будто это было вчера. Запах лекарств и дезинфекции. Строгий и острый запах. И что-то в нем еще — тревожное и неотвратимое. Я осталась у дверей операционной, держа в руках драное больничное одеяло и пижамку — зеленую, в желтых утятах пижамку, — «Дальше вам нельзя». Накануне молодой, усталый после ночной смены доктор в сотый раз предупреждал меня, что не может ничего гарантировать и что надежда на благополучный исход ничтожна, «это не в наших руках». Говорить о Боге тогда еще было не принято. Но я отмолила ее. Это был единственный раз, когда я обращалась с просьбой. К Богу? К Небу? Не знаю. У белых дверей операционной. У дверей, за которыми в ясном голубоватом свете ангелы-врачи держали в руках маленькое детское сердце. Я ничего не знаю о Боге, но я отмолила ее.

В палате реанимации старенький анестезиолог украдкой подносил нитку к побелевшим губам Киры — дышит ли? Кира жила моим дыханием. Не отводя глаз, не отрывая губ, я вдыхала в нее жизнь. День за днем, год за годом. Она была лучшей лилией в моем цветнике, самой лучшей и самой капризной. Именно тогда я решила сделать все, чтобы моя дочь никогда не знала нужды. Никогда не знала никаких забот, несчастий, огорчений.

Жива ли она? Я гоню от себя эти мысли.

Кира — красавица. Она родилась такой, единственной среди красных и сморщенных младенцев, которых приносили кормить моим соседкам по роддомовской палате. Моя Кира. Белокожая и черноволосая, глазастая и удивленная кроха выросла в чудесную девушку. Двадцать лет… Как странно. Она не похожа ни на кого. И совсем не похожа на меня. Словно и не течет в ее жилах ни капли крестьянской крови. Тоненькая и прозрачная, вся устремленная вверх, словно создана она не для ходьбы, а для полета. Ее огромные серые глаза смотрят сквозь лица и предметы. Черные, такие же, как у ее отца, густые волосы (Кира вечно теряет и ломает свои заколки — только что я нашла на коврике в ванной ее шпильку, увенчанную крошечной шелковой лилией) падают на ее узкое бледное лицо.