Дети гламура - Наталия Александровна Кочелаева

Ее глаза остались широко открытыми, в них отражался яркий электрический свет. В каждом глазу — по матово-розовому, светящемуся шару. Она любила розовый свет — он делал ее моложе. Или ей так казалось. Невинный, кокетливый обман. Но теперь он не сработал. В розовой воде, в розовом свете, в розовой ванне, в окружении розоватых зеркал, забрызганных ярко-алым, уже темнеющим. И розовый пеньюар. Но она не выглядит моложе. Мертвая кукла Барби, лишенная макияжа и розовых тряпиц. Виски синие, нос — желтый. Напряженно вытянутая шея в перекрученных венах. Из них вытекла вся кровь. Ее кровь летит теперь в потоке мутной подземной реки, в общем грязном потоке. А здесь — еще тепло, и тихо, и светло, и пахнет изысканными духами, и стопка толстых белоснежных полотенец на плетеном сундучке, и стебли тропических цветов. Роскошная ванная комната, которой так не идет покойница. Потерпи. Кровь уже ушла, скоро унесут и тело, и пленный дух несчастной самоубийцы канет в адскую бездну. Что ее там ждет? Едкий запах серы уже щекочет мозг.

Нет, это не сера. Это нашатырь. Доктор сует ему под нос ватку, источающую острый нашатырный дух. Каким-то образом Лавров оказался уже в гостиной, на бледно-фисташковом диване.

— Давайте, молодой человек, приходите в себя. Вы ей кто? Сын?

У врача жесткий голос и жесткие холодные пальцы. Он вынужден быть суровым. Ему нужно привести в порядок парня. В прихожей уже топчутся и кашляют. Милиция приехала. «Да-да, я в норме».

— Муж, — говорит Лавров. И видит, как движения врача, складывающего в чемоданчик какие-то инструменты, на пару секунд замедляются. Самоубийце в розовой роскошной сорочке, в розовой ванне — заметно под пятьдесят. Если учесть известную степень ухоженности — за пятьдесят. Не молод для вас этот красавчик, сударыня? Не слишком дорого вам обходился вот такой паж — с узкими бедрами, широкими плечами, и темные кудри падают на смуглый лоб, и полуприкрыты длинные левантинские глаза, и узкая ладонь взлетает к виску в привычном жесте? А на виске — шрам звездочкой, метка ли уличных боев или детских игр? Не слишком тошно было ему склоняться над телом старой гарпии? Тело вымыто, надушено, умащено кремами, но горький, грустный, осенний запах увядания пробивается сквозь парфюмерную муть. Даже умирать она полезла в шелковой ночной сорочке — чтоб не напугать тех, кто найдет ее, зрелищем потрепанных прелестей. Каково тебе, смуглый паж, теперь, когда стареющая королева освободила тебя?