Его давний выпад против Коммунистической партии Франции, имевшей во все времена наибольшее влияние в стране, не был забыт. Говорят, Бог любит терпеливых и вознаграждает их. Триумфальное возвращение Владлена Стеблева во Францию было омрачено смертью его жены Анны, матери Кирилла. Они поженились в юности, их брак был счастливым. Кирилл — поздний ребенок, их единственный сын, — почти не помнил мать здоровой. Последние десять лет она серьезно недомогала. Врачи не сразу смогли поставить диагноз, речь шла о малоизученном заболевании крови.
— И жить не живу, и умереть не могу, — печально говорила Анна Ивановна мужу. — Ну да грех жаловаться…
Примиренная со своей болезнью, она тихо угасла на руках у Владлена Петровича.
— Мама хотела, чтобы ты уехал со мной, — прямо сказал отец сыну после похорон.
Кирилл кивнул. Он вообще редко перечил отцу. «Исторически», как сказал бы Владлен Петрович, между ним и сыном установились отношения «доверия и благожелательности», словно на дипломатических переговорах. Мать уже несколько лет болела, а отец всегда был занят работой, или хлопотал о лекарствах, или просто садился в кресло, и тогда казалось, что он куда-то летит, забыв обо всем, что его окружает, мысли его были далеко-далеко.
Нет, Владлен Стеблев любил своего сына, втайне гордился им, радовался, что Кирилл талантлив: «Моя кровь!» Однако радости своей никогда не показывал — выдержка фирменная, стеблевская, особый замес! А будущий Малевич уже в ту пору начинал рисовать свой черный квадрат.
Молодой художник смотрел на мир сквозь призму цвета и формы, еще не понимая, почему его так завораживают изгибы старинной лампы в отцовском кабинете, неправильная округлость громадного южного яблока, цветовые балаганы весны за окном. Сначала, по совету наставников, он больше осваивал карандашную технику, его рука становилась увереннее и тверже, движения — экономнее до скупости. Мать тогда часто просила набросать для нее что-нибудь легкое, веселое, «что помогает», и сын, достав несколько листов из планшета, действительно набрасывал на белое поле бумаги с помощью особо мягкого карандаша сетку переплетающихся линий. Линии постепенно превращались в контуры, разбегались и сходились, подобно рельсам небесной железной дороги.
Отец, бывало, заходил к ним с мамой, нетерпеливо заглядывал в рисунок, хотя знал, что этого делать не полагается, и почти всегда недоумевал: «Ничего не понять! Тут вот дерево будет? Как из таких каракулей что-то в конце концов получается?!» И получалось. Дерево с причудливым рельефом коры, по-детски растопыренные ладошки садовых ромашек — солнцелюбивого поповника, и великолепный речной натюрморт: круглый, как поднос, карась лежит, красуясь лучом спинного плавника, на огромном листе кувшинки…
