[64] меня послушать. Оно понятно: им было скучно, они желали развлечься. Каждое стихотворение они встречали громом оваций и долго меня не отпускали. «Кто бы мог подумать, — сказал я им, — что все мои поклонники сидят в тюрьме!»
Ответный гром-хохот не передать словами.
Чего только мы не наговорили за пять лет в стенах института![65] Наровчатов даже не потешался, глядя, как его студенты на семинаре громят друг друга. Он считал это в порядке вещей. Такая невозмутимость навела нас на мысль: замечает ли он нас вообще? И мы решили его проверить. Как раз к нам из другого семинара перешёл заочник-москвич. Для студенческой общежитейской спайки он был чужаком, стихи писал неважно, и когда подошла очередь его обсуждать, мы все сговорились его стихи хвалить без разбору, чтобы[66] испытать нашего руководителя. Выступает один — хвалит. Выступает другой — хвалит. Третий тоже. Наровчатов зашевелился и стал листать пачку стихов, как нам показалось, с недоумённым выражением лица. Меж тем хвалят и хвалят. Чужак не ожидал такого. Глаза его стали светлеть и блестеть, лицо заострилось, дыхание заклокотало в ноздрях. Его профиль был похож на орла, готового взлететь. А Наровчатов листает… Я выступал последним и говорил о зародышах и возможностях, которых не было, — всё положительно.
— Да, да, вы правы, — согласился Наровчатов, привыкший, однако, к тому, что я громлю всегда. — А вот хорошая строчка: «Простор без тени», — вдруг сказал он и подвёл итог в духе общей хвалы. Чужак взмыл как орёл и исчез. А мы ликовали, что провели своего руководителя: он нас действительно не замечает. Однако потом в меня закралось сомнение: так ли это? Ведь строчка вправду[67] хорошая, в ней есть зрение и объём. А через год, когда мы снова обсуждали своего чужака, он заметно вырос[68], и хотя мы, как один, остервенело его ругали, однако не могли[69] не отметить и его отдельных удач. Но наша ругань уже не достигала его ушей: видать, он продолжал парить. Он воспарил так высоко, что его до сих пор не видно в литературе… Впрочем, мы все парим, и один Бог нас видит.
— Куда вы теперь? — спросил Наровчатов, когда я получил диплом.
— Туда, откуда приехал, — ответил я, — больше деваться некуда.
— В Краснодаре вас съедят[70]. Придумайте что-нибудь, а я вам помогу.
Придумала моя жена, а Наровчатов помог, и я здорово ему благодарен. Он дал первотолчок — и завертелась фантастическая бытовая ситуация, в результате которой жена и я стали москвичами
