На Малой Садовой было три колодца. Один как раз размещался за забором напротив окон комнаты Аркадия. Ворот у него был столь скрипуч, что иногда казалось, будто кто-то недобрый пытает кошку. Этот звук обычно будил Аркадия по утрам, но в то утро его поднял гам вокруг этого уличного места встреч.
Юноша стал быстро одеваться, едва не натянув окровавленные тряпки.
— Что сталось? — спросил он, выйдя из калитки.
Бабы, обнаружив нового благодарного слушателя, затараторили наперебой. Выходило, что штабс-ротмистра обнаружили еще когда Аркадий плескался в море. На труп едва не наехали хохлы, торопящиеся со свежим молоком и маслом занять лучшие места на базаре. По простоте душевной он не сбросили покойника с дороги, а отвезли его к полицмейстеру. Разбуженный полицмейстер разъярился, но спросонья хохлов отпустил, за что себя сейчас корил.
Аркадий отправился в полицейский участок, который сейчас обступали зеваки. Парадный вход охраняло два квартальных надзирателя, имеющие по случаю преступления парадный вид.
С независимым видом Аркадий пошел во двор.
— Куда прешь? — спросил, было, надзиратель.
— К дяде… — и юноша указал на бричку городничего, которая стояла во дворе участка.
Надзиратель отступил. Аркадий, завернув за угол, зашел в черный ход. Пошел на звук голосов, кои неслись из подвала, где находились камеры. В одной из камер на лавке и лежал убитый. Рядом с ним стоял городничий и полицмейстер. У двери стоял еще один полицейский чин, словно убитый офицер мог сбежать или причинить иное какое беспокойство. Впрочем нет, беспокойство он все же причинил.
Сапожник, схваченный за дела других, спал за решеткой в соседней камере. Был он привычно пьян и движение рядом совсем его не беспокоило.
— Темно тут у вас… — заметил городничий, переводя взгляд с крошечного зарешеченного окна на любимый горшок герани.
— Так ведь тюрьма! — резонно возразил полицмейстер. — В тюрьме можно и потемней.
Заметив Аркадия встрепенулся:
— Каналья! Трофименко! Кто пустил постороннего?
— А, Аркадий… — городничий сделал знак полицмейстеру, что все в порядке. — Извольте видеть: заезжие творят, что хотят! Приезжают и умирают прямо на наших улицах.
— Самоубийство? — деланно равнодушно спросил Аркадий, осматривая штабс-ротмистра.
Выглядел тот, как и надлежит покойнику жутко: лицо застыло жуткой гримасой, одежда — изодрана и залита кровью. Рана в области сердца позволяла заключить, что нет, это не самоубийство. Но ответ полицмейстера чуть не сшиб Аркадия с ног.
