…Понимать бы человеку, какие проявления способно дать напряжение от полярной ночи со звенящим, оглушающим, отупляющим морозом, от бесконечного дня с духотой и гнусом — и все это в одиночестве, ограниченности бытового пространства, общения. Понимать — и отказался бы иной от нордической одиссеи, не стал бы испытывать судьбу, «проверять» себя тайгой и тундрой. Но… куда деться и от согласия с тем, что как раз-таки это незнание себя, мира — и есть источник романтики души, ее вечного поиска. И дорога «за туманом и за запахом тайги» подсильна лишь человеку-«незнайке», легкомысленно рвущему свои корни и уходящему в поиск воли, доли, рая туда, где может быть только доля и воля. Ведь именно они, эти несведущие и неискушенные, прокладывают приполярные трассы, строят города на берегу Ледовитого океана — и именно они, «хорошие» и «плохие», зачастую безмерно дорогой ценой личных потерь, становятся живой почвой, первым плодородным слоем на пустынной, жестокой земле…
После года работы в Надымском ГОВД Геннадию дали отдельное жилье половину уже видавшего Север жилого вагончика. Сюда и привез из родной деревни бывшую одноклассницу Нину, которая стала его женой.
Супруга была потрясена видом гнездышка, где предстояло начинать северную жизнь. Медовый месяц… Первые дни она просто лежала и плакала, да изредка, когда выходила из депрессии, порывалась уехать…
Когда родился ребенок, начались настоящие трудности. Командировки мужа были частыми: в конвой, на задержание… Жена с дочкой оставались во власти «стихии»: то электричества не станет, то воды, несколько раз «размораживалась» батарея. Выручало крестьянское здоровье, которое, к счастью, передалось и дочери…
Я проснулся от стука в дверь. Посмотрел на часы. Утро. Вчера, по телевизору, хоронили Андропова. Вечером после работы зашел в соседнее общежитие к холостякам-соратникам. Обменялись новостями и мнениями, в том числе «по поводу». Диссидентов среди моих знакомых не было, поэтому всем было «жалко мужика». Дисциплинированных партийцев тоже не оказалось, а посему, как водится, «повод» вскоре ушел на второй план, и из открытого окна на улицу понеслось подгитарное: «Конфетки-бараночки!..» Н-да!.. Страна в трауре… Эмигрантские песенки, и вообще… И вот — уже пришли? Быстро…
Это я так шутил с собой: какое ни строгое было время, но всерьез думать о преследованиях за политическую беспринципность мне тогда, все же, не приходилось.
Я открыл. На пороге стоял Поручик, мой сосед через стенку. Он был по-домашнему, в брюках и тапочках, поэтому его «Третьяковка» (та, впрочем, часть, что выше пояса) была в режиме открытой экспозиции. Русалки, Змеи, купола, кресты. На плечах эполеты, на впалой груди две огромные звезды, между ними — портрет Ворошилова.
