Осень меняла все. Город – огромный корабль, готовый войти в зимние воды без всякого командирского приказа, менял свой курс и выходил навстречу дождю и снегу.
Зачастили дожди, на вокзал поезда местного значения, матрисы, привозили запахи осенних полей, выкопанной картошки, яблок и груш, привядшей зелени, и влажный запах земли зависал на улицах.
В центре с тротуаров у кофеен убирали внутрь столики и кресла, запах кофе и коньяка исчезал за закрытыми дверями «Музы», жизнь пряталась в уют застолья. Затяжные дожди загоняли завсегдатаев в задымленные помещения кофеен, переполненные голосами, смехом, громкими разговорами, – здесь текла жизнь, здесь ее прожигали. Эта невидимая линия отделяла пивохлебов и повес от окружающего мира – улиц, магазинов, киосков, кинотеатров, БАМа и Восточного, Загребелья и Старого парка – его называли по-разному. Лучше всего подходило слово «Центр». Это магическое пространство творили несколько улиц, которые как-то сохранились после штурма советских войск в 1944 году. Для меня сам центр был очень ограниченным пространством: несколько кварталов от улицы Сагайдачного и Валовой, ряд старых домов у швейной фабрики и улицы Каминной, – мимо областной библиотеки и дальше – к Театральной площади, – они определяли в моем представлении сущность Тернополя, его европейскость, его разрушенную и уже никогда не возродившуюся топографию, его образ человеко-коня, кентавра, «смесь бульдога с носорогом».
В Тернополе, как это свойственно галицким городам, одновременно уживались различные временные слои: австро-венгерский и польский – центр и Новый Свет, хрущевский – микрорайон Дружба, начало брежневской поры – Восточный, развитой социализм – БАМ, канун упадка советской империи – Аляска, Канада.
Поэтому (или не поэтому), но в 80-е годы БАМ пер на Восточный, Новый Свет – на Старый парк, Дружба шла на Центр – каждый участок города имел детскую комнату милиции и, соответственно, своих героев. Советские подростки, наслушавшись уголовных песен Высоцкого и Вилли Токарева, формировали свой кодекс чести и порядочности, который часто совсем не совпадал с кодексом строителя коммунизма, защищали свою «малую родину» с вызывающей яростью. Чужака сразу вычисляли, расспрашивали, кого он знает из Старого парка или Центра, и если это был обычный мужик, не посвященный в тонкости локального патриотизма, то этот вечер не сулил ему ничего хорошего.
Другим популярным видом развлечений среди тернопольских пацанов были ходки: вооружившись кастетами, арматурой, металлическими цепями и палками с заточенными концами, идти к рабочим общежитиям бить «быков», сельских хлопцев, работавших на комбайновом заводе, на текстильном комбинате или на радиозаводе. Возле таких общежитий постоянно дежурили милицейские машины, были комнаты дружинников. Но в какой-то момент вдруг из ниоткуда, как саранча, налетала стая вооруженных пацанов, которые крушили все на своем пути и лупили всех, кто попадал под этот смерч. Сыпались битые стекла в окнах, потрескивали искрами разбитые фонари, а через несколько минут милицейские ВАЗики с включенными сиренами мчались, раздирая пронзительным звуком и фарами тьму осенней ночи.
