На этот раз, прежде чем продолжить, он, извинившись перед Лорой, указал мне жестом на дверь кабинета. Заговорил, когда матовая полупрозрачная панель закрылась за нашими спинами.
— Вы ведь меня провоцируете, госпожа Мария? — произнес он, дождавшись, когда я подойду к окну, из которого открывался великолепный вид на небольшой сад. За ним, насколько я помнила, находились бассейн и тренировочная площадка. — И я даже знаю причину этой провокации.
Сам он продолжал оставаться у самого входа, словно предпочтя наблюдать за мной издалека.
— После того, как к вам несколько раз приходила моя мама, догадаться о моих намерениях, думаю, несложно, — спокойно, если не сказать, равнодушно, ответила я, не испытывая ни намека на страх, или что либо подобное.
Просто два человека, просто разговор… Если забыть, что один из этих двоих — живое воплощение того ужаса, который продолжал жить во мне, подпитываемый памятью о детстве.
— Не столь уж и весомый аргумент, — заметил он, не двигаясь с места. — С тех пор, как я начал вести факультативы в колледжах, ко мне приходят только с одной целью — найти, в чем обвинить.
— Наверное, этому есть объяснение, — чуть склонила я голову, чтобы лучше его разглядеть.
Теперь, когда из окна на него падал свет, мой собеседник выглядел немного, но иначе, чем в холле. Да, мужественен, но с толикой ранимости, словно капля грусти навсегда застыла в его взгляде, в чертах его лица. Да, отстраненно самодостаточен, но с усталостью, словно невидимый другим груз лежал на его плечах, заставляя постоянно быть в напряжении.
— Вы о прошлом? — Он вздохнул, развел руками, словно пытался пояснить, что тут ему сказать не о чем, но тем не менее, заговорил: — В каждом конфликте есть две стороны. Кто может ответить со всей однозначностью, кто прав, а кто — виноват, если даже время не в состоянии расставить все по своим местам. Память — ненадежное хранилище. Документы, свидетельства… — Он качнул головой. — Нет, Мария, в них правды тоже не найти. Они лишь отражение той действительности, которая была кому-то выгодна.
— Кому? — не забывая, о чем мы беседовали с Мареску, спросила я, с легким смятением чувствуя невероятное — я проникалась уважением к этому самаринянину.
Нет, не тем истовым любованием, которое я заметила у девушек, нехотя покидавших этот кабинет вместе с Лорой, или чувством сопричастности к чему-то великому, что видела на лицах парней, которых в группе оказалось не меньше половины, именно уважением. К его позиции, которую он отстаивал, к той справедливости, которая у него была своей.
