Я пожала плечами: голодная максималистка я тогда предпочла бы хороший бутерброд.
— Они отпугивают сонного человечка.
— Такие отпугнут кого угодно, — скривилась я.
Альфред лишь засмеялся. Он знал толк в магии. Умел ею пользоваться. Многое рассказал мне.
Не знаю, почему он выбрал именно меня себе в «ученицы». Сам Альфред говорил, это от того, что я — смешная. А возможно и по другим причинам… Я так и не спросила. Но Альфред научил меня многому. В том числе и смотреть в глубь себя, когда кажется, что уже нет выхода. И сейчас я следовала его совету.
Я сделала несколько вдохов и выдохов. Представила себя в полной тьме (Ага! Я и так в ней была!). Но моя тьма была моею душой, а не сгустком вредной магии вокруг.
— Что делать, когда на душе темно? — задала я сама себе вопрос.
— Устрой вечеринку! — зазвенел в моих ушах голос Альфреда.
— Очень смешно.
— И вправду. Но тебе ужен свет. Хоть капля.
— Я не маг. Я не могу создать свет.
— Ты — не маг, — согласился Альфред, — Но ведь и нужно совсем чуть-чуть. Лишь капля. Хрусталик…
Я мгновенно распахнула глаза. Мои руки начали трястись и лихорадочно шарить в декольте моего корсета. (Еще одна дурная привычка прошлого — прятать некоторые вещички в декольте)
— Вот оно! — воскликнула я, нащупав платок.
Нервно, я развернула его, и,(как только я могла забыть(!?)), мой личный жидкий хрусталь взмыл в воздух, освещая собою все вокруг.
Тьма будто зашипела. Тишина разрушилась. Я увидела деревянные стены вокруг себя.
Не знаю, был ли то хрусталь, или моя потеря страха, но чары Воображариума спали. Я сидела в обычной плохо освещенной комнате. Деревянные стены. Деревянный пол. Пустой камин. Больше ничего. Или все же еще что-то?
В дыре камина все еще сидела ненавистная тьма. Я подошла ближе. Хрусталь освещал все, но только не ее. Я осмотрела камин повнимательнее. Красный мрамор. Никаких украшений. Лишь надпись по верху.
Я поднесла хрусталь ближе к ней. Это был шрифт Брайля — письменность слепых.
Читать его я не умела.
— Была не была, — подумала я, — Наверняка, тут что-то про тьму.
И я шагнула (а вернее согнулась) в нишу камина.
Три секунды я была словно закована в лед. Мои глаза не могли моргать. Легкие не дышали. Но когда все ушло, мне в глаза ударил свет много более яркий, чем от моего хрусталя. Так я и поняла, что оказалась в комнате номер четыре.
Едва мои глаза привыкли к свету, передо мною раскрылась самая отвратительная картина, которую я когда-либо видела.
Генри Соквел лежал на кровати. Тело его было обмякшим. Руки раскинуты по сторонам. Из раскрытого рта текла слюна. Глаза его были раскрыты, но зрачки закатились, и все, что я увидела — были его белки. Над ним — примерно в метре — маячил маленький зеленый огонек. От него комната озарялась неприятным, болезненно-зеленым оттенком, хотя по бокам кровати стояли свечи.
