Я закричала, что было мочи.
Глупо, бессмысленно, но лишь чтобы разбить тишину.
Не помогло.
Мой голос застрял в горле. Темнота и тишина душили меня. Время уходило. Возможно, его уже совсем не осталось. Смешно, я ведь всегда боялась утонуть, и думала, что Воображариум заполниться водой, а не тьмой…
И тогда я поняла. И руки мои упали со стен. Я осела на ледяной пол, и вперилась сухими глазами во тьму — плакать было бесполезно. Я слишком хотела спасти всех. Слишком хотела предотвратить убийства. Это была моя вина. Лишь моя. Я заперта в этой комнате от того, что слишком хочу из нее выйти. Вот он мой Воображариум. И мне никогда из него не выбраться.
Я поудобнее устроилась на полу. Он был холодный и гладкий, такой же, как и стены, окружающие комнату. Делать было нечего. Я застряла здесь. Наверное, за пределами Воображариума — все уже мертвы. А я — дура! Как я могла думать, что смогу выйти из этой комнаты?
Мне хотелось кричать, биться головой об стены, рвать на себе волосы. Но вместо, я лишь поудобнее устроилась на полу.
Сейчас мне надо было очистить сознание и заглянуть в себя.
Этому меня не учили на курсах детективов.
Медитацию — или частичное погружение в подсознание — практиковал один мой хороший друг. Его звали Альфрэд. Просто Альфрэд. Без фамилий и титулов. И он был вором.
Пути наши пересеклись лет восемь тому назад. Тогда я все еще была зла на судьбу и родителей, а у людей, таящих злобу, всегда определенный круг знакомых. Впрочем, это не относилось к Альфреду. Он всегда был весел, всегда учтив. Ему улыбались даже самые отъявленные типы, и «барон» квартала, в котором я жила, звал Альфреда не иначе, как «мой друг Ал».
Я с подозрением относилась к подобным жизнерадостным личностям. Тем более, что я знала, как именно «друг Ал», обчищает своих клиентов.
Альфред обожал втираться в доверие к богатеньким старушкам. Он сам похищал, а потом чудным образом «находил» их жирных балонок, притворялся разносчиком цветов, случайно зашедшим не по адресу, но все же отдавшим цветы «очаровательной» даме, стучался в их двери под видом бедного учителя пения, и очаровывал их своими соловьиными трелями. Тонкая, кропотливая работа. Но Альфред обожал так развлекаться. И, едва старушка была «готова», как он… Нет, не обчищал ее до нитки. Альфред всегда брал лишь одну вещь. Одну единственную. Странно, но порой вещи эти даже не имели материальной ценности.
— Видала? — протянул он мне как-то серьги из двух булавок с ниточками посредине.
