Гимназия ничего особенного из себя не представляла. Обыкновенная дверь обыкновенного дома. Слева — аптекарский магазин, справа — булочная. Только в дверь все время входили мальчики и девочки с папами и мамами. Все входили, и никто не выходил.
Мы вошли в большой коридор. Здесь было множество ребят. Все стояли возле своих родителей и ждали.
А из одной двери выходила высокая тетя и выкликала фамилии. Тогда мамы или папы толкали свое дитя, и оно шло к двери, за которой исчезало, а потом, много времени спустя, выходило улыбаясь, или мрачное, или даже в слезах.
Все смотрели на выходящего или выходящую и начинали дрожать. В том числе и я.
И вот высокая тетя произнесла:
— Поляков Володя.
— Иди же! — сказала мама. — Не волнуйся, ничего страшного нет. Все будет хорошо.
«Откуда она знает?» — подумал я и пошел в открытую передо мной дверь.
Войдя, я шаркнул ножкой и сказал — здравствуйте. Голоса у меня почти не было.
Передо мной стояла полная румяная женщина небольшого роста в зеленой вязаной кофточке.
— Меня зовут Елизавета Петровна, — оказала она. — Садись.
И я сел за парту. Парта была небольшая, черная, но мне она показалась тогда огромной, похожей на корабль, который отплывает в далекие неизвестные страны.
— Ты читать умеешь, Володя? — раздался голос учительницы.
— Умею, — сказал я.
— Вот, прочти это.
И она дала мне книжку.
Я прочел:
— «Осенью в саду увяли цветы и листья на деревьях пожелтели. Ветер шумел в ветвях. Мокрые воробьи прыгали по лужам».
— Хорошо, — сказала Елизавета Петровна. — Достаточно. Знаешь ты какие-нибудь стихи?
— Знаю, — сказал я, встал и продекламировал: — А. С. Пушкин.
Птичка божия не знает
ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
долговечного гнезда.
Долгу ночь на ветке дремлет,
Солнце красное взойдет,
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенется и поет.
— Молодец, — сказала Елизавета Петровна. — А что ты думаешь об этой птичке?
— Ничего я о ней не думаю.
— А что думал о ней Пушкин?
— Он мне не говорил.
Елизавета Петровна улыбнулась.
— Я понимаю, что он тебе не говорил, но ведь поэт всегда думает о том, что он пишет. Как ты полагаешь, Пушкин сочувствовал этой птичке? Ему нравилось, что она не свивает гнезда?
— Я думаю, что ему нравилось, — сказал я.
— Значит, это хорошо — не знать ни забот, ни труда?
— Мой папа говорит, что человек не может не трудиться.
— Твой папа говорит правильно. И птичка тоже должна трудиться и вить гнездо.
— Но ведь она же птичка? — сказал я.
— Ладно. Оставим это. Скажи, пожалуйста, сколько будет три плюс два?
