— Правосудие… правосудие… — Синьора Шиельцо покачала головой, в ее словах звучали горечь и неверие. Для нее «правосудие» было почти ничего не значащим словом, каплей обезболивающего вещества, чтобы не так ныли раны, которые каждый должен залечивать сам, как умеет.
— Видите, у меня один-единственный сын. Отец им гордился. Он уже учится в классическом лицее и хочет стать преподавателем.
Мальчуган стеснялся ласк матери и ее похвал. Ему вовсе не хотелось предстать перед этим человеком с фальшиво-участливыми глазами, вызывавшим у него инстинктивное отвращение, вундеркиндом.
— Отец ради него был готов на любые жертвы, а теперь…
Пытаясь остановить ее истерический плач, Карраско мягко похлопал женщину по плечу и обнаружил, что тело у нее упругое, крепко сбитое. Да, Феличе Шиельцо крупно не повезло, что он навсегда потерял такую аппетитную жену.
— Послушайте, синьора! Успокойтесь. Я вас понимаю, но разве слезы здесь помогут? Ради доброй памяти о вашем муже лучше всего было бы разобраться, как подобное могло случиться, вспомнить все подробности. К примеру, не волновало ли его что-либо в последние дни, не было ли чего-то необычного в его поведении? Ну, может, настроение испортилось или же он намекнул на какие-нибудь странные происшествия? Он нервничал? В чем это тогда выражалось? Сердился на вас, ругался?
— Нет, не сердился, вовсе нет! — живо возразила вдова. — Наоборот! Он был весел, говорил о предстоящем летнем отпуске. — Новый поток слез подтвердил, что теперь об отпуске и мечтать не приходилось. Синьора Шиельцо вытерла нос и обратилась к сыну, который, уставившись в пол, старательно избегал испытующего взгляда воспаленных глаз этого толстяка в одежде, висящей на нем как мешок.
— Помнишь, Пеппи? Он обещал свозить нас отдохнуть в Сорренто, а тебе еще и любые латинские книги, какие ни попросишь.
Карраско пеплом мнимого безразличия мгновенно загасил пламя корыстного интереса, что грозило спалить маску жалостливого участия, подлинный шедевр притворства.
— Ты любишь латынь? — спросил он у паренька и наклонился, чтобы разглядеть книги, лежавшие в беспорядке на столе: Овидий — «Метаморфозы», Гораций — «Сатиры».
— Да, — ответил Пеппино. И в подтверждение этого единственного слова кивнул головой.
— Тут у тебя книги Горация, Овидия? Молодец! Кого же ты из них предпочитаешь?
— Цицерона, — ответил Пеппино.
24
Карраско так изловчился, что вопреки возражениям следователя Дядюшка Нтони был отпущен под залог в соответствии со статьей 259 Уголовного кодекса в связи с истечением срока предварительного заключения. И это несмотря на то, что Вичепополо не был ни беременной женщиной, ни человеком серьезно больным, ни гражданином, чьи моральные качества заслуживали подобной меры снисхождения.
