|
| Of boasting moustached young guards Who conquered pretty ladies' hearts. | Рассказам юных усачей, Забытый в хижине своей. |
| XIX | XIX |
| But all the youngsters, always flaming, Could never enmity conceal, | Зато и пламенная младость Не может ничего скрывать. |
| The sadness, gladness, love inflaming They all were ready to reveal. | Вражду, любовь, печаль и радость Она готова разболтать. |
| Onegin no love could hook in, But listened with a pompous look-in | В любви считаясь инвалидом, Онегин слушал с важным видом, |
| To Lensky speaking of himself, Revealing all his heart itself, | Как, сердца исповедь любя, Поэт высказывал себя; |
| His conscience Lensky was revealing, His own soul criticized. | Свою доверчивую совесть Он простодушно обнажал. |
| Onegin quickly recognized The talk of love, which was fulfilling | Евгений без труда узнал Его любви младую повесть, |
| With many senses all this fuss, Which is antique for all of us. | Обильный чувствами рассказ, Давно не новыми для нас. |
| XX | XX |
| Ah, he could love; they don't now Have anything like real love | Ах, он любил, как в наши лета Уже не любят; как одна |
| Of poet, who's anyhow Convicted to the truthful love: | Безумная душа поэта Еще любить осуждена: |
| One vision always, everywhere, The rime desire comes to dare | Всегда, везде одно мечтанье, Одно привычное желанье, |
| To comfort sorrow and grief. | Одна привычная печаль. |
| And nothing cooled his strong belief: | Ни охлаждающая даль, |
| Nor longest years of the partings, Nor all to muses given time, | Ни долгие лета разлуки, Ни музам данные часы, |
| Nor foreign beauties so fine, Nor sciences, nor evening parties | Ни чужеземные красы, Ни шум веселий, ни науки |
| Could change his soul little bit: Some virgin fire flamed in it, | Души не изменили в нем, Согретой девственным огнем. |
| XXI | XXI |
| Yet child, by Olga fascinated, Ignorant yet of hearty pains, | Чуть отрок, Ольгою плененный, Сердечных мук еще не знав, |
| He, touching witness, captivated By childish prettiness of games | Он был свидетель умиленный Ее младенческих забав; |
| In shade of old trees protective, He was in games her mate effective. | В тени хранительной дубравы Он разделял ее забавы, |
| And parents foresaw the fate: Were calculating wedding date; | И детям прочили венцы Друзья-соседы, их отцы. |
| In stillness of the humble grove Of innocence some charming loom, | В глуши, под сению смиренной, Невинной прелести полна, |
| She near parents could bloom, Like lilies in the valley grow, | В глазах родителей, она Цвела, как ландыш потаенный, |
| Unknown in the thick of grass To bees, to moths at no paths. |
