6
Филиппу Чувырину за семьдесят, но любят его мальчишки, — ведь дед первый сказочник и врун в Алове. Кашляет дед как-то по-особенному, будто из холостого ружья палит, гулко и глухо: бухум! За это и прозвали его Бухумом. А за крючковатый нос, до кончика которого легко достает нижняя губа, еще и Филином прозвали. Как сотский, он имел для ношения бляху размером с чайное блюдце, на которой выбит царский герб — двуглавый орел.
Для своих лет Бухум и боек и здоров, только на уши туговат стал. Сидит он сейчас в заброшенном саду под яблонькой — вожжи вьет. Чуть начнет припекать, он — в тенечек, так и движется вокруг дерева, как Земля вокруг Солнца. Между делом Бухум закинул в соседний сад удочку, закатав крючок в мякиш черного хлеба. Так он выуживает соседских кур. Их пока в саду нет, но Бухум знает, что кто-нибудь выгонит кур с огорода, чтобы не клевали огурцы. Хохлатки побегут вдоль плетня, хоть одна да остановится, клюнет приманку. Тогда не зевай, тащи курицу — она и звука не издаст забитым, саднящим горлом. Дед воровато оглядится — не смотрит ли кто? — и, свернув добыче голову, спрячет курицу в укромном местечке, чтобы на другой день сварить в особом чугунке.
Все знают: Бухум не брезгует и дохлыми курами, которых дети подбирают на задворках и загуменьях. Явится к нему ватага сорванцов, и самый бойкий из них говорит: «Дедусь, ты сколько сказок расскажешь за эту курицу?» Бухум придирчиво пощупает товар и, если понравится, бухумкнет и назовет цену: «Сколько вам рассказать за нее? Гляжу, не очень-то свежая…» — «Да теплая еще, застыть не успела!» — «Ты, паря, врать горазд ловчее меня. Ладно, так и быть, расскажу три коротких сказки…» Рассядется вокруг него малышня, точно грибы у старого пня, слушают…
«Хотите верьте, хотите нет, а вот единожды что приключилось… Значит, лежу ввечеру на печке, темно за окошком, и вдруг слышу, собачка наша — Шалавой звали — заскулила эдак жалобно… Я, значит, с печки слез, фонарик зажег — и в сени. Гляжу, сидит в сенях волчище, поболе теленка. Что делать? Ну, схватил с колка кнут и давай им серого по спине… Ясно, волчище света белого не взвидел. А я ему еще, да еще, да с потягом — хлысть, хлысть! Сердяга передо мной на задних лапах пляшет и гавкает. А я знай порю его. И вдруг ка-ак скаканет он в чердачное окно — только его и видели».
«Да ведь окно-то у вас такое махонькое — заяц не пролезет. Как же волк пролез?»
«С испугу, видать, потончал изрядно».
