| I, whom wealth oppresses; I, who owe to it my sorrows, my vices, my hatreds, the bitterest of my humiliations, and my impossible dreams, and the perpetual torment of my life,-well, as soon as I find myself in presence of a rich man, I cannot help looking upon him as an exceptional and beautiful being, as a sort of marvellous divinity, and, in spite of myself, surmounting my will and my reason, I feel rising, from the depths of my being, toward this rich man, who is very often an imbecile, and sometimes a murderer, something like an incense of admiration. Is it not stupid? | Богатство меня подавляет, я ему обязана своими печалями, своими пороками, своей ненавистью, своими унижениями, своими несбыточными мечтами, самыми ужасными мучениями, и все-таки, когда я вижу богатого человека, я против своего желания смотрю на него как на какое-то особенное, красивое существо, как на какое-то божество, и против моей воли и рассудка в глубине моей души начинает подниматься какое-то чувство удивления, восхищения перед этим богачом... Как глупо! |
| On leaving this dirty haberdasher, and this strange shop, where, by the way, it was impossible for me to match my silk, I reflected with discouragement upon all that this woman had told me about my masters. | Уходя из этой странной лавки болтливой торговки, где я не могла между прочим набрать нужного мне шелка, я с отчаянием думала обо всем, что мне эта женщина рассказала про моих хозяев. |
| I slipped along the slimy pavement of the street, and, furious against the haberdasher and against my masters, and against myself, furious against this country sky, against this mud, in which my heart and my feet were splashing, against the incurable sadness of the little town, I kept on repeating to myself: |
