— Ну-ка, смотри. — Он вынул заявление, разгладил его и положил под запиской. — Есть что-нибудь общее?
— Поразительное сходство!.. — и добавил, продолжая разглядывать документы, как бы решившись вынести окончательный приговор. — Да, это писал один человек, — и вскинул черные брови. — Потапенко?
— Он самый.
12
Ватными хлопьями падал снег. Белые мухи, освещенные лучами фар, стремительно неслись навстречу «Победе», словно боясь попасть под колеса, и таяли, разбиваясь о лобовое стекло машины. Шумский смотрел на полет пушинок, и ему вспомнилось, что так точно летят мотыльки на пылающий костер, летят и гибнут, как эти снежинки.
— Налево, Алексей Игнатьевич? — спросил шофер, заставив Шумского очнуться от воспоминаний, в которые он углубился, сам того не замечая.
— Налево. Ты что, Витенька, спишь, что ли? — Шумский обернулся к сидящему сзади Изотову.
«Победа» свернула на Средний проспект, потом на 19-ю линию и остановилась недалеко от дома, где несколько дней назад побывал Шумский.
Работники уголовного розыска вместе с дворником и понятым поднялись по крутой, плохо освещенной лестнице на третий этаж. Перед обитой клеенкой дверью квартиры № 20 Шумский остановился, вынул револьвер, снял предохранитель и положил его снова в карман. Изотов последовал его примеру.
На звонок долго никто не открывал. Пришлось нажать кнопку сызнова. Наконец послышались шаги, и мягкий, вкрадчивый голос спросил:
— Кто там?
— Мы хотели бы видеть Потапенко, — ответил Изотов. Стукнула щеколда. Перед работниками милиции стоял человек лет сорока, полный, с круглым животом, без пиджака. Через плечо у него был перекинут портновский сантиметр.
— Это я Потапенко. Что вы хотите?
— Прекрасно. Мы должны произвести у вас обыск, — сказал Шумский.
— Обыск? Ничего не понимаю. Почему у меня? Это недоразумение! — плаксиво залепетал Потапенко, не впуская пришедших в переднюю. Шумский без приглашения прошел вперед, заставив отступить хозяина, и предъявил документы. Изотов закрыл за собой дверь.
— Проводите нас в свою комнату, — приказал он.
Комната Потапенко была небольшая, необычной формы — трапеции. В углу около печки стояла ножная швейная машина, которую освещала медицинская лампа с блестящим членистым корпусом. Лампа была согнута, и свет падал на материю, брошенную на машину. Шумский включил люстру и увидел рядом с машиной шкаф, на наружной стенке которого висел расправленный на вешалке коричневый пиджак.
На подоконнике ничем не задрапированного окна столпились винные бутылки; на кровати, покрытой грубым шерстяным одеялом, валялись газеты, выкройки, ноты, куски сатина. Обеденный стол не прибран — грязные тарелки, корки хлеба, недопитая рюмка вина говорили о недавней трапезе.
