Она вернулась домой, затворила на кухне окно, приняла душ, легла. Потом встала, проглотила ещё одну таблетку, свернулась клубочком и сразу заснула.
Среди ночи вернулся Володька. Разбудил поцелуем. На её изголовье лег букет темных кровавых роз.
— А, это ты? — Надя тяжело приподнялась на кровати.
— Толстун, ну как ты? — он был подавлен, смущен, явно не знал, какой взять тон, и что говорить. — Я… в общем, я тут.
— Угу, — она посмотрела на него.
Долго глядела. Как будто хотела запомнить.
Как же все у них так быстро и так… неуклюже кончилось. Ведь уже не перешагнешь!
— Толст, что с тобой?
— Ничего. Я беременна.
— Что?
Он замолк. И в эту немотную паузу Надя с размаху всадила — точно укол адреналина в сердце — все только что происшедшее. Коротко, в двух словах, самым обычным будничным тоном… Не утаив ничего.
Вскочил, розы упали на пол. Боль так оглушила, что он почти ничего не видел, не ощущал. Пошатнулся. Рванулся из спальни, налетев на косяк, с шумом задвигал ящиками стола в гостиной, вернулся. В руке отсверкивал сталью номерной охотничий нож.
— Я убью его! Жди — я на вокзал, он говорил, что уезжает сегодня, — я найду и убью его.
— Не надо. Его уже убили.
— Что?
— Уже…
— Кто?
— Не знаю. Там, во дворе.
Прыжком в коридор, броском во двор… Вернулся.
Сел. И заплакал.
И тут Надя поняла, что этот мужчина, всегда казавшийся ей таким сильным, — мужчина, который не мог и не умел проигрывать, — в чем-то главном жизнь свою проиграл. Сломался.
Она глядела на этого большого ребенка, плакавшего над собой, и ей вдруг стало его так жаль, так захотелось спасти, заслонить от жизни, что она прижала к себе его голову и тихонько сказала:
— Я все тебе наврала.
— Ты… поклянись здоровьем будущего ребенка!
— Клянусь…
Он как-то сразу — с доверчивой детской готовностью поверил ей. Кулаками вытер глаза, поднял розы.
— Но зачем ты? Зачем?
— Чтоб тебе было больно.
— Глупая ты моя!
Они сидели обнявшись, утро теплилось на пороге… Оно старалось завязать в узелок разорванные нити и толкало, прижимало друг к другу этих двоих — растерянных, точно несправедливо наказанные дети. И они отчаянно цеплялись друг за друга, пытаясь поверить, что все ещё поправимо и все ещё можно забыть, залатать, залечить…
Но сердцем знали — сломана жизнь. У самого края ночи…
