— Это у самого, у Мишаткина?
— У Валерки, у Валерки! Ну, ведомо, не у самого Мишаткина, тот тележного скрипу боится, не то что мотоцикла. Ну вот, прошла я тем берегом Катенихи, потом — через мост в Осокино. Коло фермы навес для сена заканчивают строить мужики: Шалаев да Ивановых двое. Федор кричит, машется больше всех. Подбежала евонная Манька, посмотрела в мою корзину, дескать, все грибы у нас обрала.
— Я и говорю, своя деревня лесом заросла, а ты скачешь пес знает куда.
— Евдоха вроде тоже собиралась в лес? — показала Настасья на избу Евдокии Таракановой.
— Говорит, с утра-то было пасмурно, думала, дождь будет, мол, одного мокра из лесу принесешь.
— Старая дура, мокра бояться — грибов не видать! — возмутилась Настасья.
— Зренье у нее плохое, да и не слышит, как тетерев, только ведь путается в лесу.
— С Манькой поболтали — новенькое узнала. Пашка Колесов еще номер отмочил: чудна́я, водит домой ночевать девку ли, бабу ли из городских, присланных на уборку. Матка стыдит его, а ему плюй в глаза — все божья роса. Беда с ним.
— И эта, видать, хороша штучка. Какой страм! Раньше народ совестливый был, а это что?
— Да и раньше, бывало, мужики вольничали. Слыхала, чай, в Климове жили Зарубины, несколько братьев было.
— Которых Волкушками звали?
— Да-да! Мать мне рассказывала. Присылает старший-то из них жене телеграмму из Питера, дескать, встречай. Ну, она запрягла лошадь, поехала на станцию, а он, не поверишь, высаживается из вагона со своей питерской сударушкой!
— Подумай-ка!
— Садятся в телегу, жена впереди, за кучера. Он еще дорогой-то пеняет ей, почему встретила на телеге, а не на тарантасе. Ладно, привезла она их домой — живут, отдыхают. Я, говорит, утром корову отдою, печку протоплю, в поле сбегаю, а оне прохлаждаются: только еще встанут, идут с полотенцем умываться на улицу.
— Да ведь это — разрыв сердца! Только представить. Каменной надо быть, — снова удивленно качала головой и строго поджимала сухие губы Манефа. — Теперь уж таких терпеливых нет.
— Знамо, терпеливица. Что поделаешь, если ребят у нее было четверо? А он уехал с этой полюбовницей и больше в Климове уже не появлялся.
— Какие наглые люди бывают! Просто не поверишь.
— А сущая правда!
Послышался гул мотора, около избы Августы Бакланихи остановилась сельповская машина. Шофер, долговязый мужик, что-то сгрузил на крыльцо и вместе с хозяйкой ушел в избу.
— Мужики, как рыба в вершу, идут к Бакланихе на самогонку, — сказала Настасья.
