я поднималась только один раз, летом, в воскресенье, вместе с Лилиенталями. Погода тогда была…»
А когда она начинала рассказывать, как погожим днем вместе с супругами Лилиенталь отправилась на башню Ратуши, когда говорила, по каким улицам можно дойти до Лангермаркт[11], мне казалось, что я вижу руку в нитяной перчатке, легким движением подхватывающую складки платья при подъеме по каменным ступенькам, слышу постукивание каблуков по граниту лестницы, что, слово за словом, шаг за шагом, мы — панна Эстер, Анджей, Лилиентали и я — поднимаемся по узкому готическому коридору на кирпичную башню Ратуши, а внизу под нами красиво сверкают на солнце красные крыши рыночной площади. А когда мы уже были на самом верху и панна Эстер открыла дубовую дверь на галерею, опоясывающую медный шлем башни с золотой статуей короля, все невольно зажмурились от яркого солнечного света — таким ясным было небо над городом…
И вдруг куда-то исчезал пан Лилиенталь, который, вытянув руку, показывал нам свой дом недалеко от костела, исчезала пани Лилиенталь, которая в театральный бинокль высматривала что-то на острове у другого берега реки, — вся эта воскресная компания в белых платьях и соломенных шляпах, взбирающаяся вместе со мной, Анджеем и панной Эстер на башню Ратуши, вдруг в мгновение ока исчезала. Теперь там, высоко, на каменной галерее, я был наедине с панной Эстер — даже Анджей куда-то пропал, — а панна Эстер только кутается в шаль из светло-зеленого расписного шелка, защищая плечи от ветра, дующего с моря, и ничего не говорит — да и что тут говорить, когда все видно…
И когда мы вот так, сверху, смотрели на город, доносящиеся из-за приотворенной двери слова складывались в голландско-готический пейзаж, известный мне по фотографиям. Башня Мариенкирхе[12], мрачная, похожая на человека в капюшоне, отбрасывала длинную тень на крыши домов, обступивших рыночную площадь. Панна Эстер вытягивала руку в направлении предместий, и под ее пальцами, как под пальцами фокусника, начинали одно за другим вырастать далекие кирпично-каменные строения, названия которых были старательно написаны зелеными чернилами на обороте фотографий «Бертельссона». Нагорные Ворота, красно-кирпичные императорские казармы на Бишофсберге, вокзал с крылатым колесом наверху — красивый нидерландский вокзал, откуда можно доехать до Берлина, Торна и Варшавы, и даже еще дальше.
А потом небо над городом, на который мы смотрели с высоты, затянула темная туча, короткий ливень, налетевший со стороны фортов, глазурью облил мостовые, коричневатая, цвета сепии, тень, спускаясь с холмов, накрывала один квартал за другим, меркла теплая червлень крыш, веки тяжелели, дыхание замедлялось, а когда я открывал глаза, было уже около восьми, солнце стояло над зеленым куполом св. Варвары, со стороны Велькой и Маршалковской доносился перестук колес, а в комнате, где Анджей вчера сидел на ковре напротив панны Эстер, хлопотала, постукивая щеткой, Янка, и только на столе, накрытом белой скатертью, как вчера, рядом с вазой со свежесрезанными пионами, лежали разбросанные веером карты из петербургской талии.
