— На роль огородного пугала очень даже сгодишься, — сказал я.
— Что бы ты понимал! Если хочешь знать, Любовь Орлова носит такую шапочку.
Я спохватился, что своими комментариями первым начинаю перемирие, хотя Томку следовало бы проучить за ябедничанье во время обеда.
— Да носи, носи, хоть воронье гнездо напяль.
— Дурак! — бросила Томка и скрылась за дверью.
— Пушок! Пушок! Пуша ты моя хорошая, — услышал я ее голос со двора.
Меня тоже потянуло из дому.
Двор наш давно для меня не таил ничего интересного, разве только узкий сыроватый проход за сараем — по-нашему, завозня. Там сквозь щель в заплоте можно было наблюдать жизнь соседского двора, принадлежащего большой семье Красильниковых. Сам он работал шофером на грузовике. Оба его сына все дни возились с железками, но они были старше меня, и я не удостаивался чести быть членом их компании.
После обеда солнце намертво повисло над красильниковским двором. Зато в нашей ограде пролегла полоса спасительной тени — в это время хорошо было сидеть на приступках крыльца, разглядывая высвеченную до белизны бревенчатую стену Другого соседского дома, в котором проживала старая еврейка Мария Наумовна. В эту стену мы любили бросать ножи и стрелять из самодельных луков. С двух концов дом венчали два сооружения внешне очень похожие друг на друга — дощатый домик уборной и фанерный домик летней купальни. За день вода в бачке нагревалась, и отец после работы всегда принимал душ, напевая свою любимую песенку: «Голубка моя, как люблю я тебя»…
Раскаленный неподвижный воздух палил щеки, временами казалось что ты постепенно глохнешь от зноя и медленно плавишься. Я стянул майку и оцепенел посреди ограды, совершенно не зная, что придумать. Томка на корточкам возле колодца возилась с Пушком.
— Пушок! Пушок! Ко мне! — позвал я собачонку и похлопал по голому колену.
— Так и пойдет он, — крикнула Томка. — Правда, Пушок, ты не пойдешь к нему? Вот умница! Ты у меня хороший, умный.
Собачка преданно виляла шелковистым хвостом, я видел скошенные в мою сторону ее блестящие глаза.
— Пушок! Кому говорю? К ноге!
Томка ехидно засмеялась, но Пушка не выпустила.
Я лениво зевнул и отвернулся — не было никакой охоты связываться с Томкой.
Знойную тишину всколыхнул близкий протяжный крик:
— Ка-ра-син! Ка-ра-син…
Я подошел к заплоту и уставился в щель. Улица лежала в пыли. Я с тоской подумал о том, что и здесь не предвидится никаких событий, которые могли бы развеять мою скуку.
