Золотов кивнул и быстро прошел в ординаторскую.
Каша и Захаров почтительно встали с дивана.
Сестра подала Золотову халат. Влезая в него, он спросил:
— Кто делал трахеотомию?
У меня на лбу выступил пот. Вдруг стало жарко и неприятно. Какое счастье сказать: «Я делал. Я!»
— Почему молчите? Кто оперировал?
— Он. — Каша указал на Захарова.
— Кто помогал?
— Мы, — ответил Каша.
Золотов застегнул пуговицы халата и вышел.
Мальчишка лежал в операционной. Золотов осмотрел его, сосчитал пульс.
— Теперь, пожалуй, будет жить, — сказал он.
На какую-то долю секунды наши взгляды встретились. На лице Золотова мелькнула улыбка. Улыбка коварнейшего из людей… Предчувствие меня не обмануло.
Глядя на Кашу, Золотов сказал:
— Вы будете мне помогать. Идемте мыть руки.
— Не пойду, — сказал Каша. — Я прохожу практику в терапевтическом отделении и не имею права отнимать работу у них.
— Вот как? — Золотов улыбнулся, но не так, как мне, а снисходительно, мягко. — Тогда вы мойтесь, — сказал он Захарову.
— Есть мыться! — ответил Захаров, как солдат, и пошел к крану.
Я вошел в операционную. Нина уже стояла возле столика с инструментами, ждала Золотова.
Делать здесь нечего. Я повернулся и вышел. Золотов и Захаров мыли в предоперационной руки. Золотов напевал: «Марина, Марина, Марина…» Молодится, чертов старик! Я вбежал в ординаторскую, бросился на диван, как в омут. В окне блестели три яркие звезды. Близнецы? К черту Близнецов! К черту звезды! Донесся приглушенный стенами голос Золотова. Звезда районного масштаба. К черту!
Я уже засыпал, когда меня окликнул Захаров. Голос словно плавал в тумане.
— Юра! Помоги больного перенести!
Какого еще там больного? Хотелось спать, веки не разжимались.
Захаров взлохматил мои волосы. Я поднялся, пошел за ним. Я причесывался на ходу, сломал два зубца в расческе. До чего густой волос!
У входа в больницу, во дворе, стояла подвода. Женщина, держа ведро толстыми, как ноги, руками, кормила лошадь овсом. На соломе под домотканой холстиной лежал худой давно не бритый мужчина лет сорока. Мы взяли его на носилки.
В приемном покое мы опустили носилки на пол, а больного переложили на кушетку. У него были ввалившиеся глаза со страдальческим выражением.
— Золотов велел осмотреть больного и самим поставить диагноз, — сказал Захаров. — Давай обсудим.
— Нелегкий диагноз, — высказался Каша.
Мы начали расспрашивать мужчину, исследовали руками его живот, выслушали сердце, сосчитали пульс. Поспорили о диагнозе. Каша ни за что не хотел со мной соглашаться. И даже когда Захаров принял мою сторону, Каша стоял на своем. Баран!
