Когда в угрюмый час ночной,
Однажды, бледный и больной,
Над грудой книг работал я,
Ко мне, в минуту забытья,
Невнятный стук дошел извне,
Как будто кто стучал ко мне,
Тихонько в дверь мою стучал —
И я, взволнованный, сказал:
“Да, это так, наверно так.
То поздний путник в этот мрак
Стучится в дверь, стучит ко мне
И робко просится извне
В приют жилища моего;
То гость — и больше ничего”.
И был тот случай в декабре.
Стояла стужа на дворе,
В камине уголь догорал,
И, потухая, обливал
Багряным светом потолок.
Я утопить, увы, не мог
В страницах мудрых, но сухих —
Печальных помыслов своих
О той далекой, но родной,
Подруге светлой, неземной,
Чей дух среди небесных сил
Леноры имя сохранил,
Но здесь, исчезнув без следа,
Утратил имя — навсегда!
А шорох шелковых завес
Меня ласкал — и в мир чудес
Я, будто сонный, улетал,
И страх, мне чуждый, проникал
В мою встревоженную грудь.
Тогда, желая чем-нибудь
Биенье сердца укротить,
Я стал рассеянно твердить:
“То поздний гость стучит ко мне
И робко просится извне,
В приют жилища моего;
То гость — и больше ничего”.
От звука собственных речей
Себя я чувствовал бодрей
И, не робея, произнес:
“Кого бы случай ни принес,
Кто вы, скажите, я молю,
Кто там стучится в дверь мою?
Простите мне: ваш легкий стук
Имел такой неясный звук,
Что, я клянусь, казалось мне,
Я услыхал его во сне”.
Тогда, собрав остаток сил,
Я настежь дверь свою открыл:
Вокруг жилища моего
Был мрак — и больше ничего.
Застыв на месте, я впотьмах
Изведал снова тот же страх,
И средь полночной тишины
Передо мной витали сны,
Каких в обители земной
Не знал никто — никто живой.
Но все по-прежнему кругом
Молчало в сумраке ночном,
Лишь звук один я услыхал:
“Ленора!” кто-то прошептал,
Но имя-то промолвил я,
И эхо, слушая меня,
В ответ сказало мне его,
Тот звук — и больше ничего.
Я снова в комнату вошел,
И снова стук ко мне дошел
Сильней и резче, — и опять
Я стал тревожно повторять:
“Я убежден, уверен в том,
Что кто-то скрылся за окном.
Я должен выведать секрет,
Дознаться, прав я или нет?
Пускай лишь сердце отдохнет,
Оно наверное найдет
Разгадку страха моего;
То вихрь — и больше ничего”.
С тревогой штору поднял я —
И, звучно крыльями шумя,
Огромный ворон пролетел
Спокойно, медленно — и сел
Без церемоний, без затей,
Над дверью комнаты моей.
На бюст Паллады взгромоздясь,
На нем удобно поместясь,
