Портниха | страница 4
— Возможно, — тяну я.
— Не простит.
Подозреваю, что он прав. Я бы не простила. Просто не думала, что для меня это будет иметь такое значение.
— Решай сама, — говорит он. — Я прикажу принести письма тебе.
— Ты их сохранил?
— Отправь их. Верни ей. Делай то, что считаешь нужным.
Я внимательно присматриваюсь к нему. Все это кажется какой-то уловкой.
— Ты же не всерьез?
Дарклинг оглядывается на меня через плечо, пронзая своими серыми очами.
— Старые связи, — говорит он, в последний раз похлопав коня и отталкиваясь от ограждения. — Алине от них никакого проку. Они лишь привязывают ее к той жизни, которой больше нет.
Бумага начинает рваться под моими пальцами.
— Она страдает.
Дарклинг быстро касается меня рукой, и я замираю. Его сила проникает в мое тело речным потоком и успокаивает. Лучше не думать о том, куда меня может занести это течение.
— Ты тоже страдала.
Он оставляет меня у загона, а я продолжаю стоять, разворачивая и вновь сворачивая бумагу с именем следопыта.
***
Королева действительно устраивает праздник. Переобувшись и избавившись от запаха конюшни, я обнаруживаю ее сидящей за туалетным столиком, пока служанка укладывает ей волосы. Были времена, когда она никого не подпускала, кроме меня, чтобы подготовиться к выходу в свет.
— Женя справляется с этой задачей лучше любой из вас, — говорила она, прогоняя прислугу. — Принесите нам чай и что-нибудь сладенькое.
Я с радостью подмечаю, что девушка отвратительно выполняет свою работу: прическа красивая, но она не подходит королеве. Я бы заколола шпильки выше и оставила бы локон у ее лица.
— Ты опоздала, — рявкает она, заметив меня в зеркале.
Я делаю реверанс.
— Прошу прощения, моя царица.
Проходит час, прежде чем я заканчиваю работать над ее лицом и шеей; к тому времени все служанки давно ушли. Кожа на скулах королевы неестественно натягивается, а ее глаза становятся такого яркого цвета индиго, что никто не поверит в их натуральность. Но она хотела, чтобы их оттенок сочетался с цветом платья, и я не стала спорить. Тем не менее, это сводит меня с ума. Снова руки чешутся! Я не могу пройти мимо косо висящей картины и не поправить ее. А королева всегда перебарщивает — еще, еще, пока черты ее лица не начинают искажаться.
Она что-то напевает себе под нос, посасывая кусочек лукума, глазированного в розовом масле, и воркует с собачкой, свернувшейся у нее на коленях. Когда я наклоняюсь, чтобы поправить бантики на ее туфлях, женщина рассеяно упирается рукой мне в плечо — выглядит это ласково, почти как если бы она почесала меня за ушком. Иногда она забывает, что ненавидит меня. Будто я все еще ее драгоценная служанка, куколка, которую она любила наряжать и показывать своим друзьям. Хотела бы я сказать, что меня воротило от такого отношения, но, по правде, я наслаждалась каждой минутой.