— У кого что болит…
— Не нужно, Андрей.
— Хорошо.
Ну вот и все: говорить дальше бесполезно. Теперь Рая вовсе не услышит ничего. Будет хмуриться и ждать, когда оставят ее в покое. Будет покусывать губы от досады и бесцельно глядеть по сторонам.
Они наскоро простились у ворот, где стояла крытая машина дивизионной рации, и Андрей грузно зашагал на западную окраину села, в расположение батальона. Раиса помедлила еще с минуту, глядя в этот мглистый от дождя пролет узкой улочки, пока не скрылся из виду такой нескладный, облаченный в плащ-накидку, точно в ризу, комбат Дубровин. Потом она поднялась в автомобиль, послушать музыку.
«Чудак ты, Андрей, ну разве ревнуют к прошлому?..» — с огорчением подумала она.
Вера наводила порядок в доме. Вымыла посуду, стряхнула скатерть, подмела полы. (Это был н и ч е й н ы й дом, который раньше принадлежал какому-то четнику, отступившему с отрядом в горы.) Закончив уборку, она сказала:
— А теперь, Костя, проводи меня.
— Никуда ты не пойдешь.
— Какой вздор! Ты что, пьян, что ли?
— Вера!
— Раз так, я дойду одна, тут близко.
Он стоял в проеме распахнутой на террасу двери, решительно загородив дорогу. Она встретилась с ним взглядом: странная, диковатая улыбка исказила его смуглое, цыгански красивое лицо.
— Костя, что с тобой?
— Вера, я больше не могу…
— Мне-то что… Да ты с ума сошел?!. — Поняв, что он в самом деле никуда не пустит, она подбежала к телефону, чтобы позвонить на узел связи, Рае.
— Не глупи, — и он бесцеремонно охватил ее тоненькую неподатливую талию.
— Ты же пьян, ты завтра пожалеешь об этом!.. Да что это такое?..
Но он, внезапно ощутив, как два тугих толчка, ее крепкие, девичьи груди, уже не мог противиться самому себе.
— Я ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу!.. — говорила она спеша, обидно, чтобы только остановить его. И вдруг, с непонятной для себя покорностью — чему быть, того не миновать! — ослабла и уступила.
«А все-таки чувства сильнее здравого рассудка», — еще успела, оправдываясь, подумать Вера…
Что это так тихо в доме? Она очнулась от полной тишины.
Неясные шорохи дождя еле были слышны сквозь внутренние ставни. Сперва ей показалось, что все, что произошло, было во сне, что это просто и желанный и страшный сон. Она глубоко, с облегчением вздохнула, постепенно возвращаясь к яви.
— Ты не спишь? — вкрадчиво, виновато спросил он.
Вера затаилась и только сейчас увидела себя во тьме раздетой, — ее крайне обострившееся зрение испугало ее еще больше. Она закрыла глаза, чтобы мысленно уйти и от этой яви, но он не дал. И опять все сызнова: и эти его, поразительно зрячие, жесткие, совсем чужие руки, — о, какие грубые, требовательные руки! — и этот его близкий, в лицо, бессвязный и жаркий шепот, и его восторг, который передается ей, отчего гаснет память, и такой упадок сил, что трудно открыть веки…
