Этот выпад был встречен шумными аплодисментами, и Симон еще раз подумал, что после средней школы и казармы санаторий был последним прибежищем детства…
— Ну что ж, а я знаю еще одного перпендикулярного, — добавил Массюб. — Это Пондорж!
— Тсс! — сказал кто-то. — Вдруг он услышит!
— Как услышит? Его здесь нет.
— Он живет в соседней комнате.
Симон был еще более сбит с толку. Эти ребята казались ему из другого человеческого рода, нежели он, и он сомневался, что когда-нибудь сможет разделить их жизнь и их удовольствия. Он спрашивал себя, рассеянно их слушая, как долго они были здесь, как «это» с ними случилось… Он заговорил с Шейлюсом, задал ему вопросы. Но Шейлюс, похоже, счел их неуместными. Он не понимал этого любопытства. Он плохо помнил. Он вроде бы уже и не знал, почему он здесь: ему, казалось, было трудно представить иную жизнь.
Симон признался, что дни были для него тяжелыми, бесконечными.
— Я чувствую давление каждого часа, — сказал он, — каждой секунды. А вы разве нет?
— Да нет, — сказал Шейлюс, — здесь не ведут счета времени. В жизни, где нечего делать, не потеряешь ни одной минуты. Что может быть чудесней комнаты, где живешь один, где тебе прислуживают, и где тебе сопутствует природа? Для меня нет потерянных часов, плохой погоды. Мне понадобилось некоторое время, чтобы это понять, когда я приехал из города, где разбазаривают время, думая, что что-то делают. Но поверьте мне: здесь каждая минута — минута жизни. Вы увидите, — закончил он, — вы увидите…
Затем, не дожидаясь ответа Симона, он предложил ему подняться и проводил его на «лечебку». Из мебели там был только плетеный шезлонг, который, с опрокинутой на сиденье спинкой и растопыренными ручками, выглядел покалеченным страдальцем.
— Посмотрите, — сказал Шейлюс.
День был пасмурным; луг почти целиком исчезал в тумане; смотреть было не на что. Но жест, взгляд Шейлюса показывали все, и Симон словно видел, как это выступает из глубины тумана.
— Предоставляю другим говорить вам о скуке, — продолжал Шейлюс, — жаловаться на распорядок, загадочное настроение доктора и все остальное. Но видите ли, — закончил он после минутного колебания, — рядом с этим ничто не важно!..
Симон посмотрел на своего товарища. Было ли и у него своего рода безумие? Но Шейлюс преобразился. Стоя у балкона, он вдруг предстал ему с просветленным лицом, поразившим Симона: может быть, он был не как все?.. Симон отвел глаза от своего товарища и стал рассматривать пейзаж: луг был бледным озером, из которого в сером небе вырастала коричневая свирепая голова скалы. Но, когда молодой человек перегнулся через перила балкона, чтобы лучше видеть, его охватила сырость, и он тотчас вернулся обратно.
