— Не бойтесь, — сказал тогда кто-то позади него, — здесь туманы сухие!..
За этим соображением последовал хриплый кашель, сделавший шутку зловещей. Голос скрипел, как ржавая петля. Симон обернулся и увидел худого костлявого парня, вмешавшегося несколько ранее в разговор, чтобы сказать свое слово о Большом Массиве. Но еще сильнее, чем его внешним видом, Симон был взволнован этим погасшим, бессильным, ужасным голосом… Он захотел что-нибудь ему сказать, но не нашелся.
— Тебе бы надо вернуться, Лау, — сказал Шейлюс, взглянув на несчастного. — Ты устанешь.
Симон подумал, что в этом совете была ирония. Но взгляд, которым Шейлюс смотрел на своего товарища, убедил его в том, что он ошибался. К несчастью, тот не хотел ничего слушать. Опершись спиной о дверь, молча, с горьким взглядом, он словно яростно боролся с невидимым врагом.
— Шейлюс, — вдруг вымолвил он, шагнув вперед, — смотри!..
За однообразной стеной тумана было видно яркое пятно резко-белого цвета, появившееся на востоке, над лесом, очень высоко в небе. Несколько секунд яркость росла, затем пятно исчезло окончательно. Симон почувствовал, что его трогают за плечо.
— Большой Массив, — сказал Шейлюс.
Но Большой Массив был Симону безразличен. Даже если было можно его как следует разглядеть, это было бы недостаточным возмещением жизни, которую он здесь вел, лишения всего…
— Конечно, — вновь заговорил Шейлюс, разочарованный молчанием товарища, — если такие вещи вас не интересуют…
— Я не этим привык питаться, — сказал Симон глухим голосом.
В конечном счете, он был не далек от мыслей Массюба по этому поводу. Тот, не сводивший с него глаз, как раз возвысил голос в глубине комнаты, возвращаясь к своей идее с упорством маньяка.
— Ну и что эти ваши горы, это наросты на теле земли! Это прыщи от лихорадки! Бородавки! Следы от детской болезни. Непроходящие угри! Не из-за чего шум подымать!
Но Шейлюс словно не слышал. Он удовольствовался тем, что ответил Симону со сдержанным видом, который у него всегда будто значил больше, чем то, что он говорил:
— Ну что ж… Надеюсь за вас, что вы к этому придете.
Тем временем Симону становилось не по себе, и болтовня всех этих парней, вульгарная речь Массюба, гнетущий голос Лау вызвали у него что-то вроде паники, безумное желание убежать, вернуться к своей работе, ко всему, что он бросил и что ему вдруг показалось «настоящей жизнью». Он разозлился на Шейлюса за его настойчивость и ответил почти резким тоном:
