— В воду! — скомандовал Винф.
— Ты думаешь, река может нас спасти? Не океан, все-таки… — спросил я, однако ойгур меня не слушал.
— Наполовину, — сказал он. — Доберемся до середины, они отстанут. Иначе проблемы с Нгомеем будут.
Скинув часть груза — я с удовольствием избавился от своей так называемой "обуви" — мы погрузились в ледяную, без преувеличения, воду. Омо взвизгнула, ойгур зашел так, как будто каждый день принимал ванну из растаявшего снега. Последнее, кстати, вполне вероятно, учитывая то место, где он родился.
Я успел подумать, что если и доплыву до середины реки, то утону, замерзнув насмерть. Что ж, поживу на несколько минут дольше…
Нне зззаммерз.
Глава 6. Шатья, Шати, Шанти, Шакти, Шарти и Шаати
Дом-да-сул, или "приют Солнца", назывался так неспроста. В главном порту Фару, страны, расположенной на южной оконечности материка, Солнце вело себя в высшей степени странно. Каждый день, на закате, оно делилось на четыре части, и, ослепительно вспыхнув, скрывалось за горизонтом. Длилось это явление не дольше полминуты, однако этого было достаточно, чтобы поэты начали слагать о нем песни, а трактирщики — сдирать с посетителей двойные цены, если из их заведения можно было следить за расщепленным солнцем.
Эль Аллегри видел зрелище с корабля. Солнце, вспыхнув, вдруг осветило мир особенно ярко, и это была невозможная красота — Мраморное море, горящее алыми бликами, застывшие во времени лица моряков, скрип снастей и крики чаек… На один, очень короткий миг он пожалел, что бросил рисовать. Еще пару недель назад он бы плюнул на все и сделал бы десяток эскизов прямо тут, на месте.
Но не после того, как он увидел сон о флейте. Даже несуществующая, она манила его сильнее кисти, и он отмахнулся от мимолетного желания.
Солнце скрылось. Мир стал темнее и спокойнее, и тут художник понял, почему море называется Мраморным: дно, судя по всему, было неровным, и в тихую погоду на его поверхности появлялся узор из разноокрашенных слоев воды.
Корабль пришвартовался в порту Дом-да-сула.
Город отдаленно напомнил ему Лаэд — вторую столицу Эоники, в которой он прожил свою юность. Здания, внешний вид людей и их акцент отличались, однако неспешность, с какой здесь все делалось, виделась художнику знакомой и оттого еще более уютной. На Архипелаге Чайка все вечно куда-то бежали.
Аллегри снял на одну ночь небольшую комнату на окраине Дом-да-сула. После морских путешествий он обыкновенно чувствовал себя не очень хорошо, однако что-то внутри него не давало ему останавливаться на месте, чтобы как следует отдохнуть. Уже следующим утром, почти не сомкнув глаз, он отправился в путь.
