– Пока оставили и разговоры и нас. А тут и кампания сокращения кончилась. Но осталась опасность, подорваны и вера и служебные отношения. И тоска в груди появилась.
– Ладно, не будем говорить о неприятном. Что ж болит у вас? Впрочем, это тоже не веселый, наверное, разговор.
– Евгений Львович, давайте начистоту. Как мужик с мужиком. И даже более чем начистоту. Я вам сейчас все выложу.
– С какой преамбулой! Слушаю вас, Сергей Алексеевич.
– Я убежден, что у меня рак толстого кишечника.
– Уж так сразу.
– Вы послушайте, не прерывайте. Я знаю вашу святую обязанность утверждать обратное.
– Ну ладно.
– Боли у меня давно. Носят они характер временами наступающей непроходимости. Симптомы ее классические. Прощупать ничего не удается. И тем не менее, если это рак, я думаю, что удалить уже его не удастся…
– Давно у вас болит?
– Около пяти лет.
– Ого! Рак! Так долго.
– Последнее время приступы чаще и все проявления непроходимости резче. В основном в последний год.
– Пять лет! Конечно, рак длится намного дольше, чем это себе представляли раньше, – я в этом убежден. Но пять лет боли!
А чем вы еще болели?
– Я здоровый человек, Евгений Львович. Только зубы.
– Каких-нибудь травм, операций не было?
– Лет семь назад аппендицит. И еще в детстве неудачно в воду прыгнул. Болел живот около двух недель, лежал в больнице, боялись разрыва печени подкапсульного. Вот и все.
– Вестимо, чего боялись. Прилягте, посмотрю. Доктор лег на диван. Мишкин присел на край.
– Не похудели?
– Последнее время немножко похудел.
– Вы смотрите, какая складка. Чтобы рак пять лет и такая складка. Слева у вас ничего не прощупывается. А справа… справа слепая кишка немного переполнена.
– Она-то и болезненна.
– Вестимо – раз переполнена. А какой у вас был аппендицит?
– Тяжелый для меня и для хирурга, но не гнойный. Он располагался, отросток, под печенью, был в спайках. Пришлось наркоз дать.
– Так ведь болеть после этого может. Спаечный процесс. Ведь он был и до операции, как вы говорите, а уж после и подавно.
– Евгений Львович, будем говорить начистоту и дальше, вы позволяете?
– Мы ж договорились.
– Если у человека рак, особенно неоперабельный, – так уж лучше его не лечить, пусть больной быстрей помрет. Так ведь?
– Никогда.
– Но для себя, не для меня, – мы ж договорились, доктор, – вы так думаете?
– Никогда я так не думал. Ни для кого. Если у больного непроходимость на почве рака, надо все равно оперировать и либо вывести кишку, либо обход сделать, если нельзя убрать опухоль. Мы должны выполнять работу по обету, взятому еще в юности. Мы уже не вольны. Мы не должны решать за рак, а должны делать, что умеем и можем. До конца.
