***
А потом я просыпаюсь, неожиданно, как будто кто-то тряханул меня за плечо. Полная луна заглядывает в окошко и в комнате светло на удивление, я даже могу сосчитать петли на вязаном покрывале. Нора похрапывает на коврике, а я и не помню, когда она успела просочиться? Тяжко мне, душно. Потираю виски, уж очень в них стучит - и вдруг обращаю внимание на свои руки. В лунном свете кисти бледные, с голубизной, как у какого-то умертвия. Такие же, только с побелевшими лунками ногтей, были у девочки, побывавшей в пасти раптора, и бесполезно было пытаться нащупать на них пульс.
Меня вдруг заливает волной лунного сияния, и вот уже я вся - такого же синюшного оттенка, я чувствую, как леденеют от недостатка крови лицо, кончики пальцев, ступни. Хорошее воображение играет со мной скверную шутку: мне уже кажется, что это у меня самой вспорота клыками грудь, прокушены лёгкие, просто я в шоковом состоянии и потому не чувствую пока боли, но вот-вот начну захлёбываться собственной кровью, булькать и хрипеть, как та девочка, совсем не похожая на Соньку. В сознании вдруг соединяются две действительности. Тело будто зажато в тисках, словно это я вишу куклой в пасти ящера. Мир ужат до размера этих челюстей. Последнее смыкание - и смерть.
Иллюзия настолько совершенна, что я едва успеваю зажать рот руками, сдерживая крик и, скукожившись, глушу его в подушке. Только сейчас я понимаю, как близко ко мне подошла Смерть. Она только выжидает, она держит паузу, уверенная, что я никуда не денусь...
Только что я готова была орать от призрачной боли, что уж говорить о настоящей? Я не пройду Сороковник. Не смогу. Спекусь при первой же опасности, даже не поняв, случайная она или квестовая, и не вернусь домой, и девочки останутся сиротами... Не сдержавшись, всхлипываю. Долго этот плач во мне накапливался - и, наконец, прорвался. Я рыдаю до икоты и, тщетно пытаясь остановиться, прикусываю угол подушки. Встревоженная Нора скулит и пару раз гавкает.
И случается то, чего мне никак не хочется: в дверь стучат, и, не дожидаясь ответа, входят. Я спешно прячу зареванное лицо в подушку. Судя по тяжкой поступи, это Васюта. Он подсовывает мне под щеку полотенце, подсаживается рядом, приминая перину, гладит мне затылок, плечи.
- Плачь, - говорит просто. - Не держи в себе. Мужики и то орут, так их порой ломает. Плачь, легче будет.
И, словно нужно было его разрешение, я отпускаю себя. До ломоты в висках, до заложенного носа. Скоро становится легче. Отсмаркиваюсь и стыдливо сую под подушку мокрое полотенце.
