зимою под тыном,
а весною расцвела я
цветком при долине,
цветком белым, как снег белым!
Лес развеселила.
Зимой люди... о, Боже мой!
В хату не пустили.
А весною, словно диву,
мне они дивились.
Я девушек украшала,
и для них я стала
Лилею-снегоцветом;
и я расцветала
и по рощам, и в теплицах,
и по светлым залам.
Скажи ты мне, милый братец,
королевский цветик,
зачем же Бог меня сделал
цветком на сем свете?
Чтоб людей я веселила,
тех, что погубили
и меня и мать?.. Всещедрый,
святой Боже милый!..»
И заплакала лилея,
и, ее жалея,
королевский цвет склонился;
наклонился, рдея,
он к белому, поникшему
личику лилеи.
Было время, добывали
себе шведы славу,
убегали с Мазепою
за Днестр из Полтавы,
а за ними Гордиенко...
Раньше бы учиться,
как повыкосить пшеницу,
к Полтаве пробиться.
Выкосили б, если б дружны
меж собою были,
да с фастовским полковником
гетмана сдружили, —
у Петра тогда б, у свата,
копий не забыли
и, с Хортицы убегая,
силу б не сгубили.
Их не предал бы Прилуцкий
полковник поганый...
Не плакала б матерь Божья
в Крыму об Украйне.
Когда бежали день и ночь,
когда бросали запорожцы
родную матерь-Сечь и прочь
спешили, только матерь Божью
с собою взяли, и пошли,
и в Крым к татарам принесли,
к другому горе-Запорожью.
Туча черная, густая
белую закрыла.
Пановать над казаками
орда порешила.
Хоть позволил хан селиться
им на голом поле,
только церковь запорожцам
строить не позволил.
И поставили икону
в шатре одиноком,
и украдкою молились...
Край ты мой далекий!
Роскошно цветущий, прекрасный, богатый!
Кто только не мучил тебя? Если: взять
да вспомнить злодейства любого магната
то можно и пекло само испугать.
Последний приказчик большого вельможи
и Данта жестокостью б мог поразить.
И все, мол, все беды — от Бога! О, Боже
зачем тебе нужно невинных губить?
Замучены дети Украины сердешной.
За что они гибнут и в чем они грешны?
И ты ль осудил их оковы носить?
Кобзари про войны пели,
битвы и пожары,
про тяжкое лихолетье,
про лютые кары,
что терпели мы от ляхов —
обо всем пропели.
А что было после шведов!...
Словно онемели
с перепугу горемыки,
слепые умолкли.
Так Петровы воеводы
рвали нас, что волки...
Издалека запорожцы
ухом уловили,
как в Глухове зазвонили,
как пушки палили;
как людей погнали строить
город на трясине.
Как заплакала седая
мать о милом сыне,
как сыночки на Орели
линию копали,
как в холодном финском крае
в снегу погибали.
Услыхали запорожцы
в Крыму на чужбине,
что и гетманщина гинет,
неповинно гинет.
Услыхали горемыки,
да только молчали,
потому что рты им крепко
мурзы завязали.
