— У тебя Гриша — что… — вздыхает Настенька. — Не пил, не гулял. А мой… Сижу раз, жду его с работы. Гляжу, свекровь в окошко стучит. «Беги, — говорит, — девка, у Липки Голишкиной он сидит». Выскочила, понеслась. По-легкому, в чем была. А осень уж стояла. Подбежала к дому ее, хотела успокоиться, а сердце тошней, того бьется. Зашла во двор, в сенки. Вижу, у порога сапоги его стоят, начищенные. А, думаю, вот кто тебе сапоги мажет! Схватилась за ручку, дверь распахнула. Вижу: сидят, бутылка на столе, закуска — все, как положено. И Липка — мужика у нее посадили, вот она и… закуделивает. А мой — как ни в чем не бывало: «Милости просим, — говорит, — айда с нами». Я как топну ногой: «Ты, — говорю, — зачем тут оказался?» Схватила сапоги его, выскочила на улицу — и домой! Прилабонила, а свекроушка меня дожидается: что, мол, и как? Я ей сапоги выкладываю: «Пусть, — говорю, — теперь попробует!» А та посмотрела на меня, вздохнула: «Молодец, — говорит. — Теперь он точно там до утра останется».
Матрена обычно смеялась сдержанно, но тут даже приостановилась — потеха!
Старухи присаживаются отдохнуть у колодца. Матрена покрутила во́ротом, достала иссиня-светлой воды. Настенька жадно пьет из кружки, а Матрена наливает в бутылку: холодная.
Старухи идут в гору, доходят до половины, и Настенька останавливается.
— Ой, Матрена, погоди, устала.
— Айда знай. Вон еще сколько стебать. Взялась, так иди.
— Тебе легче, — говорит вдруг Настенька.
— Чего это мне легче-то? — обижается Матрена.
— А то, что с мужиком жила, не изробилась.
— Что же теперь делать? Я ведь не виновата, что ему бронь дали.
— Все равно легче, — упорствует Настенька.
— Знаешь, что? — не на шутку обижается Матрена. — Если еще будешь так говорить, встану на этом месте и не пойду дальше.
И старухи снова двинулись в путь. Они взобрались на гору, оглянулись и нашли в деревне свои домики. У Матрены на хозяйство любо посмотреть: крыша из старинного железа, как новая, забор стоит ровно. Даже грядки разбиты в строгом порядке. Настенькина же изба…
— Матрен, — в голосе подруги и тоска, и растерянность, — если я помереть не успею, возьмешь к себе?
— Проиванилась, простепанилась, подошла ко Христу, оголя задницу, — сложно отвечает Матрена.
— Как это? — не понимает Настенька.
— Да уж так и получается. Марковну Золотову помнишь? Все праздники соблюдала — робить в них нельзя, всех святых, бывало, помянет. Умерла — переодеть не во что было.
— Переодеть у меня припасено. Ты скажи: пустишь аль нет?
