— Наказанье мне с ней, — говорит Матрена и идет к Настеньке.
Дом у подружки ветхий. Зимой Настенька лопатой убирает из сеней снег — столько его наметает. Матрена привыкла к виду Настенькиного жилища, а как-то воротилась из гостей — к сыну на месяц ездила — так испугалась.
— Настенька, ты как в нем живешь? Не боишься, придавит?
— Не придавит. Я скорей помереть успею.
Ну, что с ней сделаешь?
Свайки фундамента прогнили, изба уныло смотрит окнами вниз. Крыша зелена от моха и вся протекает. Матрене всегда бывает смешно вспоминать, как однажды осталась в дождик у подружки: та бегала по избе и подставляла тазы и ведра под струйки с потолка. Посудой была уставлена вся изба, а сами старушки сидели в переднем углу под образами. Там почему-то не текло.
Матрена подошла к воротам, но открывать их побоялась: больно уж накренились. И вага, подпирающая их, совсем прогнила.
— Настенька, — позвала Матрена подружку.
— Иду! — откликнулась та уже во дворе. Она открыла ворота и поскорей выпорхнула на улицу. Подальше от греха.
— Сама боишься, — смеется Матрена. — Взяла, повалила бы их, на дрова испилила. А вместо ворот — загородочку с калиткой.
— Опять работа, — отвечает Настенька. — Расход. Может, постоят еще сколько.
И старухи пошли за малиной.
Матрена идет неторопко, прилежно смотря на дорогу, Настенька частит впереди и без умолку тараторит.
— Матрен, это какая бабочка?
— Крапивница.
— А вот и не крапивница. Это — махаон.
— Ну, пусть будет махаон. Чего встала-то? Давай, припусти за своим махаоном, как девчонка.
— Так интересно ведь! Мне Надя раз, внучка, коллекцию приносила, так там каких только бабочков не было! И полосатенькие, и пятнышки на крыльях получились…
— А не знаешь, зачем у тебя в избе на потолке пятнышки получились?
— Будет тебе, Матрен. Итак вся иззаботилась.
— Оно и видно.
— Матрена, Матрен, — снова трастит Настенька, — какой мне сегодня сон приснился — ни за что не угадаешь.
— Василий, поди?
— Нет, Матрен. Василий, царство ему небесное, — это плохой сон.
— Зачем же плохой?
— Затем, что бьет меня всё.
— И во сне бьет?
— И во сне. Живой сколько бил и теперь, видать, не натешился. Схватит за волосы и таскает, пока не проснешься.
— Нет, меня Гриша не бивал. Если и приснится, то все чего-нибудь делаем вместе. То на покос едем, то за дровами. Один раз во сне поссорились — и то перед смертью уж его. Перекатываем будто баню. Он бревна кладет, а я мох в пазы подтыкаю. И вот он на меня заругался: мох, мол, сырой, не могла сухого набрать. После того вскоре и кончился. Я еще тогда подумала про мох-то — не к добру, мол. Сырой опять же…
