Счастливый день везучего человека - Антон Вадимович Соловьев

Приближался Новый год, да Василию Федотычу — от того мало радости. В сущности, есть ли разница: старый год, новый год… Он их много в жизни своей повидал — старых, новых, всяких; удивить чем-либо его уже трудно. Если уж на то пошло, ему было даже невесело от приближения праздника. Суета кругом, куда-то все спешат, ищут чего-то. А Федотычу нынче ждать нечего от этого самого Нового года, а потому уж совсем тошно.

Идет он по улице, понурясь, ссутулился, а ветерок морозный задувает. Как всегда под ноги себе глядит, и никому до него дела нет. Впрочем, как и ему — ни до кого.

Он бы и не вышел в предпраздничный вечер — отлеживался бы лучше у себя в берлоге, да вспомнил: надо бы хлеба купить хоть на пятак. А то замрешь с голоду, и вся недолга. О куреве он не беспокоится — курева хватит. Запас еще с лета сделан солидный — махра, пачек тридцать. Под батареей лежат, сушатся. За той махрой Федотыч специально в деревню ездил, в сельпо, — в городе-то она пропала давно, та, что по шесть копеек. А она — самая лучшая, по десять уже не то… Вообще он больше все «Приму» смолит или «Памир» там, но запас махры в заначке, как НЗ, всегда держит: не ровен час — курева не будет! Тогда «труба», заворачивайся в простынку и ползи на «Успенское». И сухари у Федотыча всегда есть, там же лежат под батареей, в мешке. Но это уже на самый черный день.

Вот Федотыч и выполз на улицу тридцатого декабря, позаботившись, как говорят, о насущном хлебе.

Зашел в хлебный, глядь, толпа стоит, за торты народишко бьется.

Протиснулся Федотыч к полкам, где хлеб разложен, и взял черного. Сперва потыкал вилкой — руками, как некоторые, никогда хлеб не лапал, — и взял, что помягче, себе по зубам. Подошел к кассе расплачиваться, и пока копейки скреб по карманам машинально так, по привычке, вернее, глянул себе под ноги. Глянул — будто спирта хватанул чистейшего. Аж кислород перекрыло. А сердце — та-та-та, как крупнокалиберный пулемет, подпрыгнуло и заколотилось.

На полу — прямо народ ногами топчет — валяется бумажка… А Федотыч уж знает, чувствует: деньги! Деньги, не иначе, нутром ощутил, шкурой. Люди кругом снуют, затирают эту грязно-белую бумажку сапогами, туфлями, валенками…

Василий Федотыч от парапсихологии там всякой далек. Он и слово-то такое, может, слыхал, а, может, нет. А деньги сразу почуял шестым (или каким там?) чувством. Быстро глазом зыркнул по сторонам, нагнулся — в пояснице что-то хрясть! — и мертвой хваткой зажал левой рукой добычу. Непослушной правой высыпал на тарелочку кассира мелочь за хлеб, и медленно, очень медленно, втянув голову в плечи, потянулся в сторону выхода. Выскочил на улицу — и ходу. Не разбирая дороги, без оглядки, будто сзади орут: «Держи вора!»